Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - [56]
В то время как во Франции необузданные полемисты с жаром высказывались, руководствуясь своими политическими страстями, за или против большевизма, мне казалось более полезным и, если мне будет позволено так выразиться, более умным изучить эти переходные формы. Революции сами по себе эволюционируют, это мы хорошо видели у себя начиная с 1789 года. Я вспоминаю изречение Анатоля Франса о политических партиях. «Все они, каковы бы они ни были, настолько видоизменяются в борьбе, что после победы от них самих не остается ничего, кроме названия и нескольких символов их утраченной идеи». Рынки теперь кишат, как муравейники; монополия внешней торговли умеряется контрабандой и все более и более тяготеет к тому, чтобы превратиться в контроль. По декрету от 7 июля 1921 года была восстановлена свобода мелкой промышленности, государственные предприятия могут быть сданы в аренду даже иностранцам. Решением от 13 апреля 1922 года наблюдение за трудом, ранее доверенное Всероссийскому Центральному Совету Профессиональных Союзов, теперь передано Народному Комиссариату Труда. Нормальный рабочий день – восемь часов днем и семь часов ночью. Трудящиеся должны заслужить свою заработную плату под угрозой ее снижения. «Ремесленники, чей труд требует специальных знаний или особой подготовки, получают заработную плату по самой высокой расценке».
Таким образом, понятие качества труда проникает в эту систему, по адресу которой французская политическая пресса позволяет себе так много глупых разглагольствований. Мне хочется иметь точные сведения, я прошу дать мне датированные документы; я проверяю их применение во время моих посещений заводов, мастерских старого общества «Динамо», Трехгоркой текстильной фабрики, Путиловского завода. Рабочие страдают от последствий экономического кризиса, но их мужество восхитительно.
Я, естественно, желал познакомиться с вождями, с людьми, которые руководили этим внушительным движением. Больного Ленина нельзя было видеть. В то время Каменев считался самым значительным лицом в республике. Это он нанес решающий удар режиму Керенского, требуя передачи земли крестьянским комитетам; он входил в делегацию, посланную в Германию для подписания перемирия. Я нанес ему визит в бывшем дворце губернатора Москвы. Я упрекнул его за Брест-Литовский мир. Он заявил мне, ссылаясь на четырнадцатый том произведений Ленина, что Советы предложили Франции возобновить борьбу, если им помогут восстановить армию, которой более не существовало; он уточнил, что в феврале 1918 года в Петрограде Троцкий в его присутствии предложил Центральному Комитету просить помощи Франции и Англии. Я спросил Каменева относительно Раппальского договора; он утверждает, что этот договор не содержит тайных статей. «Наш народ, – говорит он мне, – был доволен им, потому что он разбил блокаду. Но эту радость диктовал ему холодный рассудок. В тот день, когда Россия установит отношения с Францией, радость будет глубокой; она будет идти от сердца… Нас называют коммунистами! Да. Но есть коммунизм прежний и коммунизм теперешний. То, что мы делали, это всего лишь политика спасения революции и ничего больше».
После такой беседы я поспешил встретиться с Троцким. В Брест-Литовске он требовал от Германии искупить свои прошлые преступления, имея определенно в виду Эльзас и Лотарингию, и, не добившись удовлетворительного ответа, прервал переговоры. В значительной книге генерал Деникин описал развал армии в 1917 году. Историк, который захотел бы когда-нибудь описать без предвзятости эту эпоху, должен будет отдать должное ошибкам царизма, роли, сыгранной министрами вроде Штюрмера и Протопопова, предшественникам большевиков. Будет честным признать, что знаменитый приказ № 1 совершенно развалил дисциплину, позволив войскам выбирать своих офицеров и следить за ними, и что декларация прав солдата датирована 26 марта 1917 года. Временное правительство показало себя ужасно слабым. Некоторые люди, например Милюков, тщетно пытались противодействовать. Эти факты не уменьшают ответственности Троцкого, когда он на открытии парламента 20 октября бросил призыв, на который откликнулась вся народная Россия: «Да здравствует немедленный мир! Вся власть Советам!»
В просторном кабинете военного министерства, куда меня провели молодые офицеры генерального штаба, Троцкий позволил свободно задавать ему вопросы. «Да, – сказал он мне, – я обращался к американским, французским, английским и итальянским офицерам. Генерал Лавернь уже направил ко мне двух военных советников. Но я не смог добиться положительного ответа. Русской армии больше не существовало. И если мы поехали в Брест-Литовск, то только для того, чтобы получить необходимую отсрочку для возобновления войны. Я выжидал; меня прозвали «медлителем». Я бы хотел восстановить наши силы с помощью французской миссии в Румынии. Мои высказывания мог бы подтвердить американский полковник Робинс, а также англичанин Локкарт, хотя позднее он повернул против нас». В то время как Троцкий давал мне эти пояснения, красноармейцы проходили под окнами с песней: «В царство Свободы дорогу грудью проложим себе». После моего возвращения во Францию г-н посол Нуланс сообщил мне, что 17 декабря 1917 года Троцкий приходил с ним повидаться, чтобы изыскать средства для продолжения борьбы, и что при воспоминании об опасностях, которым подверглась Франция, народный комиссар в этот день плакал. В ночь с 18 на 19 февраля 1918 года, заседая в Смольном, Совет Народных Комиссаров согласился на капитуляцию большинством лишь в один голос.
