Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - [54]
Швеция представляется мне одним из самых важных наблюдательных пунктов Европы. Стокгольм смотрит и наблюдает за Финляндией, за еще закрытой Россией, за балтийскими городами: Ревелем, Ригой, Либавой, Мемелем, которые все еще ищут свою судьбу. Я встретил здесь комиссара большевистской делегации г-на Керженцева. После нескольких минут ожидания в вестибюле, озаряемом глазами Ленина, среди мебели, заваленной изящными дорожными вещами, – признак недавней поездки, – среди приходящих и уходящих машинисток я беседую с человеком лет тридцати, одетым с тщательностью, доходящей до утонченности, тщательно выбритым, за исключением крохотной полоски над губой, с мягким лицом, мягким голосом и мягкими жестами. Г-н Керженцев убедительно говорил мне о страданиях в Поволжье, но неизменно любезно, с улыбкой. Если он и жаловался на Францию, которая была «не слишком добра» к России, то в очень сдержанных выражениях; он выразил свое желание, чтобы наши отношения стали более «любезными». Он еще не принят в дипломатических кругах; когда он недавно устроил обед, его посетил только делегат Эстонии, что уменьшило как его расходы, так и надежды.
19 января 1922 года из Дижона мне написал Жозеф Кайо, сообщая, что он согласен встретиться со мной в воскресенье 29-го. «Существует только одна трудность: я не могу приехать в Лион. Постановление Верховного суда и его истолкование, в котором глупость спорит с беззаконием, запрещает мне доступ в великий город, мэром которого вы являетесь. Но я могу встретиться с вами в Вильфранше, куда я приеду ночевать вечером в субботу 28-го и где я буду в вашем распоряжении весь день 29-го. Я попросил бы извинения за причиняемое вам беспокойство, если бы меня не вынуждала к этому непроходимая глупость остракизма, которому я подвергнут…» И действительно, мы встретились с ним в Маконе, в снежный день, в гостинице «Англия», где он предавался размышлениям в темноте, сидя перед скудным маленьким очагом.
На пасху, угрюмую пасху 1922 года, я видел в Генуе собрание правительств[59]. Город, посвятивший себя миру, был, казалось, на осадном положении. Карабинеры охраняли двери отелей и выходы из тупиков, из глубины которых кротко смотрели мадонны с руками, полными свежих цветов. Почти непрерывно лил дождь. Крохотные садики, поднятые итальянской изобретательностью почти на все этажи, сникли; неумолимый ливень обрывал листья камелий и орошал слезами склоненные колокольчики лилий. На конференции так же, как и в природе, разразилась гроза. Русская делегация включала наряду с благородным Чичериным инженера ультрасовременных взглядов Красина; Литвинова, очень осведомленного во всех тайнах дипломатии; Раковского, который, говорят, по происхождению болгарин или румын; экс-министра Колчака Ключникова, бывших царских генералов вроде Новицкого; Верховского, бывшего министра Керенского, и француза Паскаля – «левит» большевизма. Брошюра, распространяемая в Генуе русским комиссариатом юстиции, стремилась показать, что советское правительство больше не борется с частной собственностью; в ней даже утверждалась необходимость идеи родины. Русские уже эволюционируют к нормальной республике[60].
В одно воскресное утро набожный г-н Вирт[61] приехал в Сан-Лоренцо; перед отделанным черным и белым мрамором фасадом, обнаруживающим влияние французской готики, между спящими львами, под тимпаном, с которого Христос XIII века благословляет с трогательной искренностью, его принял и поздравил генуэзский архиепископ, немного утомленный старец, которого я видел несколькими часами позднее умиротворенно спящим на своем троне, в то время как какой-то проповедник изливал на толпу поток напыщенных слов. Благословленный, поздравленный, освященный таким образом, набожный канцлер подписал свое соглашение с русскими[62]. Бумагу ему протянул г-н Ратенау[63]; он побил Ллойд Джорджа. Союзники, чтобы отомстить, приняли после семичасового совещания «великое решение»: они решили, что немцы будут «исключены из комиссии»; они стегают г-на Ратенау палкой из проскурняка.
Я не понимаю. Социалисты вроде г-на Даниеля Рену и г-на Поля Луи радуются, что Версальский договор в тупике. Я еще раз констатирую неудачу этой конференции, собиравшейся торжественно установить новое право. На подходах к королевскому дворцу я заметил, что «Улица мира» – самая извилистая и самая узкая изо всех уличек. Этот символ показался мне исполненным жестокой правды. Союзников обвели вокруг пальца. Германия и Россия сотрудничают. Какая опасность для будущего! Я указываю на это в «Энформасьон» от 21 апреля 1922 года; а начиная с 19 мая 1922 года я в этой же газете требую «политики примирения с Россией».
2 июня 1922 года с трибуны палаты я защищал тезис европейской солидарности; я требовал положительной программы реконструкции, публичного подтверждения принципов и доктрин Франции. Я напомнил следующую фразу из замечательных инструкций, данных нашим полномочным представителем во время заключения Венского договора
