Из прошлого - [4]

- Будто - понимаете что-нибудь? Врёте. Я впятеро умнее вас, да и то ни слова не понимаю. Чепуху читаете. Вы лучше послушайте настоящее...

"Нестоящее" было очень далеко от "теории прогресса" и Спенсерова учения о "надорганическом развитии", настоящее бойко рассказывало о том, как "личность" - стрелочник Захар Басаргин - лезла сквозь дикие заросли невероятно оскорбительной и трудной действительности к своей цели.

- Каждый должен жить, как в церкви, - учил он нас. - Чтобы всё вокруг блестело, и сам гори, как свеча! Трудов - не бойся!

Слушать его живую напористую речь было не менее интересно, чем разбираться в трудной словесности Спенсера и Михайловского. Я слушал жадно. Человек - нравился мне, а дела его - не очень. Вероятно, Захар Басаргин был одним из первых людей, наблюдая которых, я укреплялся в убеждении, что сам по себе человек хорош, даже очень хорош, а вот делишки его, жизнь его... так себе. Делишки-то могли бы лучше быть.

Теперь я дожил до времени, когда у всех людей есть возможность, а у многих и охота делать большие дела, и вот - я вижу - делают! Значит - не ошибся я: человек особенно хорош, когда он понимает, что, кроме его самого, никаких чудес на земле - нет и что всё хорошее на ней создаётся его волею, его воображением, его разумом.

Большинство людей на Крутой относилось ко мне враждебно. Ковшов подозревал, что Басаргин хочет женить меня на своей старшей дочери и продвинуть на его, Ковшова, место. Тихомирову я мешал, потому что он сам давно прицеливался на место Ковшова, а кроме того, он привык видеть себя умнейшим человеком на станции, с людьми разговаривал снисходительно, и с ним никто, кроме Басаргина, не спорил. Но мне часто и легко удавалось доказать поклонникам его ума, что он - невежда и враль, а люди типа Тихомирова считают разоблачение их вранья - кровным оскорблением. Машинист водокачки, страстный, но несчастливый картёжник, имел дурную привычку бить свою чахоточную жену и косоглазенькую племянницу Юлию, которую все звали Жуликом за то, что она год тому назад похитила у кого-то печёное яйцо; с машинистом у меня "произошло столкновение на кулаках, после чего оба публично разодрались", как написал в рапорте жандарм Петров, медленно умиравший от сахарного мочеизнурения (диабета - Ред.) и поэтому равнодушный ко всем людям на станции. Егоршин благочестиво ненавидел меня за безбожие, а ещё больше за то, что я дружил с Крамаренком, который тихо и упрямо ухаживал за его молодой, но до истерики замученной женой.

Однако враги мои не могли не признать за мной некоторых достоинств: я научил всех баб станции печь хлеб лучше, чем они пекли, научил их делать сдобное тесто, варить пельмени и многим другим кулинарным премудростям. Я заливал худые резиновые галоши, вставлял стёкла в рамы и вообще немножко помогал бабам жить, кое в чём помогал и мужьям, делая это от избытка силы и от скуки однообразных трудовых дней. Было признано, что я "образованнее" Тихомирова, о котором Басаргин говорил:

- Никуда эта дубина не годна, кроме как жениться. В его года Христа уже распяли, Скобелев генералом был, а он всё ещё в дураках стоит.

Ежедневно по три часа Тихомиров играл гаммы, - Басаргин уговаривал его:

- Ты бы пожалел скрипку-то, лучше пилил бы старые шпалы на дрова.

Тихомиров, делая каменное лицо, урчал:

- Вы не можете музыку ценить, у вас уши волосами заросли.

А меня прямодушный Захар Ефимович убеждал:

- Сюртука нету у тебя? Плюнь на сюртук. Умишко - есть? Работать можешь? Выбери девицу, женись и делай жизнь по вкусу.

Программа эта не улыбалась мне, хотя между мной и старшей дочерью Басаргина уже возникла взаимная симпатия, девушка уже несколько раз слушала наши ночные беседы и чтения, сидя в саду под окном телеграфной, - входить к нам запрещала мать, очень сердитая женщина.

Всё это благополучие кончилось неожиданно и необыкновенно. Старые служаки Грязе-Царицынской дороги всячески старались "подсиживать ададуровцев", мешавших воровству в товарном отделе; пускались на различные хитрости и подлости, чтобы замарать "неблагонадёжных", поднадзорных. Начальником станции Калач был некто Артобалевский, кажется - бывший полицейский чиновник, а смотрителем товарных складов на Калаче служил киевлянин Амвросий Кулеш, бывший ссыльный, маленький, суетливый и не совсем душевно здоровый человечек лет сорока. Амвросий Семёнович очень любил птиц, и однажды Артобалевский застал его, когда он, доставая из распоротого мешка горстями просо, кормил им голубей и воробьёв. Артобалевский послал на него донос в правление дороги, обвиняя в порче и хищении груза. Кулеш был вытребован в Борисоглебск для объяснений, поехал и - пропал.

А через несколько дней в "Царицынском листке" появилась корреспонденция, сообщавшая, что между станциями, - если не ошибаюсь Грибановка и Терповка, - найден труп, по документам при нём установлено, что это - смотритель товарных складов станции Калач А.С.Кулеш, а в записке, найденной при трупе, сказано, что Кулеш покончил с собой, будучи оскорблён несправедливым обвинением. "Ададуровцы" и все "порядочные" люди возмутились, начальник дороги Надеждин заставил духовенство Борисоглебска служить панихиду по самоубийце и атеисте, в Царицыне решили сделать то же самое.