Из потаенной истории России XVIII–XIX веков - [133]

В среде декабристов довольно широко распространился слух о предложении Якушкина. Сохранилось важное свидетельство будущего царя, в то время великого князя Николая Павловича: «По некоторым доводам я должен полагать, что государю (Александру I) еще в 1818 году в Москве после богоявления (в январе) сделались известными замыслы и вызов Якушкина на цареубийство: с той поры весьма заметна была в государе крупная перемена в расположении духа, и никогда я его не видал столь мрачным, как тогда…»

Академик М. В. Нечкина высказала осторожное предположение, что информация достигла престола скорее не после, а до января 1818 г., что доносчиком был член тайного общества Николай Комаров.

Очевидно, реальная угроза цареубийства (вместе с другими соображениями) повлияла на Александра I: он в присутствии многих лиц, за столом вскоре заговорил о своем будущем отречении от престола. Несколько позже царь впервые объявил младшему брату Николаю, что трон должен перейти к нему, а не к старшему брату и официальному наследнику Константину.

Естественно, возникает вопрос, отчего, зная о проекте Якушкина, власти не прибегли к арестам и другим репрессиям? Ведь именно в это время заключают в Шлиссельбургскую крепость отставного полковника Тимофея Бока, подавшего на высочайшее имя смелые записки. И тем не менее в 1817–1819 гг. никто из декабристов не был наказан (не считая неожиданного, но краткого ареста Александра Муравьева в начале 1818 г.). Судя по всему, секретный розыск насчет Якушкина даже не велся. Этот факт еще можно объяснить тем, что сведения были весьма неопределенными; но вот последующие события уже не поддаются такой мотивировке. Три года спустя, в 1821 г. на царский стол лег подробный донос одного из членов Коренной управы (руководящего центра) тайного общества Михаила Грибовского, который перечислял главных деятелей Союза благоденствия, сообщал об их планах, целях. На рукописи доноса, как недавно удалось установить, следующий царь, Николай I, написал (по-французски): «Вручено императору Александру за четыре года до событий 14 декабря 1825 г.». Затаенный яд этой пометы очевиден: за четыре года до восстания были названы главные заговорщики, можно было «пресечь бунт» в зародыше, но Александр I почему-то этого не сделал. Не придал значения сообщенным фактам? Отнюдь нет! Сохранился ряд сведений об испуге и озлоблении царя. Кое-кто из названных в доносе лиц под благовидным предлогом был удален из столицы (но кое-кто, наоборот, повышен, поощрен); запрещены масонские ложи, иногда рядившиеся в масонские одежды тайные организации ушли еще глубже в подполье.

На замечание одного из высших сановников Ил. Вас. Васильчикова о необходимости принятия более решительных мер против тайных обществ царь отвечает: «Не мне их карать». Эта фраза достоверна и свидетельствует о немалом кризисе верховной власти, ее бессилии сделать что-либо для пресечения дворянской революционности. В самом деле, Александр I своими обещаниями и послаблениями в начале царствования, проектами различных реформ (Негласный тайный комитет, затем замыслы Сперанского) возбудил много надежд на близкие коренные перемены — отмену крепостного права, конституцию. После победы над Наполеоном реформы были явно «задвинуты» или забыты; вместо них — аракчеевщина, военные поселения, Священный Союз. Обманутые надежды лучших людей российского общества постепенно сменяются убеждением, что сам царь виноват в антиправительственном возбуждении. К тому же формула «не мне их карать», очевидно, относилась и к роли самого Александра в событиях 1801 г., когда он, в сущности, санкционировал государственный переворот против отца — Павла I. По его представлениям, он сам был в ту пору заговорщиком «во благо России», как 20 лет спустя — члены тайных союзов. Не ему их судить.

Время шло. Сравнительно мирные декабристские организации сменяются Северным и Южным военными тайными обществами, цель которых при всех колебаниях и разногласиях ясна: военная революция, уничтожающая самодержавие и крепостное право. Согласно Пушкину, в России о заговоре знали все, кроме тайной полиции (в X главе «Евгения Онегина» строка — «наш царь дремал»). Впрочем, дружины Рылеева и Пестеля, разумеется, принимали свои конспиративные меры, готовясь ответить ударом, если будут открыты. Известия же о заговоре, вероятно, не слишком конкретные, продолжали поступать. Вот запись 1824 г.: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или по крайней мере сильно уже разливаем и между войском… В обеих армиях… есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров». В узком кругу царской семьи, среди приближенных повторяются слова, которые Александр I впервые произносил еще в юности, — о желаемом отречении, «уходе в отставку», отъезде с целью зажить частной жизнью где-нибудь за границей. (Так, известно, что весной 1825 г. шурин Александра I принц Оранский представил свои возражения против отречения императора.) Логическим продолжением этого сложного психологического состояния Александра I было окончательное оформление завещания. Передача престола подготавливалась в глубочайшей тайне, о том не знали даже многие виднейшие государственные лица. По всей стране в церквах по-прежнему, как полагается, возглашались здравия императору Александру и наследнику престола — Константину.