Из осажденного десятилетия - [25]

по огромному лугу.

И горел умирающий август

осенним огнём,

хохотали за листьями феи и черти.

И когда я привёл её к дому

и хотел разделить с ней дом,

она сказала: «Пока я с тобой,

никогда не говори мне о смерти».

Ныне холодно, ветер дует в окна и щели.

Я отныне бессмертен, как камень замшелый,

словно эльф из недобрых страшилок детских,

и мне не о чем говорить теперь,

да и не с кем.

Были вместе. Казались вечными,

словно письмо в бутыли.

Я не помню, сколько мы были.

Мы были.

И когда бессчётный август

сменился вновь сентябрём,

я сказал ей, что мы никогда не умрем.

И тогда она улыбнулась

и стала таять,

и таяла,

таяла.

Я её захотел обнять, но её не стало.

Был закат багров и холоден,

и собаки вдали голосили,

и я выбежал из дому,

полон злого бессилия –

с неба падали лилии,

лилии,

лилии,

лилии.

И отныне я жду – которую сотню лет,

в тишине, в темноте, под нависшим тем сентябрём.

О, моя дорогая, смерти более нет,

о, моя дорогая, мы никогда не умрём.

ГЛИНЯНЫЙ КОТ

Ноябрьским днём, выбираясь из одеяла,

я поняла, что пошло начало финала.

Ночью я с кем-то пила, потом я рыдала,

а потом я ничего не помню. В этом-то и загвоздка.

У меня был разбит висок, и этого тоже

я не помнила. За окном, тяжело и громоздко,

нависала серая громада спального района.

Я стояла у зеркала в ванной, смотря на рассечённую

кожу,

мучаясь похмельем без единого стона,

и понимала, что кончилось что-то. В детстве

меня любили родители, и я не могла придумать,

что я буду пить так, чтоб потом отшибало память.

Я долго не могла скоординироваться и одеться

и придумать, что будет дальше,

да и будет ли какое-то дальше.

*

Недавно я стала бояться пустых квартир,

и теперь зажигаю на ночь свечу в фонаре,

ставлю её у окна, и она слегка освещает мир

жёлтым и теплым. Это не спасает совсем,

но можно почувствовать себя, как в детской игре,

в домике: трогать лучи и быть неуязвимой. Ничем.

*

Потом я собралась и поехала куда-то на Невский,

было темно, пронзительно холодно и красиво,

люди спешили, некоторые из них целовались,

возле метро поставили ёлку. Какой-то детский,

праздничный воздух налетал от порыва к порыву,

и я шла, безнадёжно любя их всех, и неловко скалясь,

а потом зашла в какую-то галерею

и увидела глиняных котов. Они были смешные,

я взяла на руки одного, самого маленького. Тогда

хозяин засмеялся и сказал мне: «Берите быстрее:

если оставите, он будет плакать». У него были голубые

глаза, и он был размером с толстопопого живого кота.

Я подумала, что теперь, кроме свечи на окне,

будет кому посидеть со мною в этом ноябрьском

финале.

Я расплатилась, и мы с котенком уехали ко мне,

в пустую квартиру, где меня не ждали.

*

Он смотрел своими глазами, удивлёнными и голубыми,

глиняными, а я плакала и говорила, сидя с ним

в одеяле,

как мои мужчины меня когда-то не полюбили,

как тринадцать моих друзей меня любили, но пере-

стали,

как мне двадцать шесть, мне холодно и одиноко,

как я никого не люблю и пью слишком много,

как моя киевская подруга не говорит со мной

из-за вопросов

политики. Котёнок трогал меня носом,

глиняным,

а ещё смотрел большими своими глазами,

я плакала, и почему-то хотелось позвонить маме.

*

Я говорю этому глиняному коту,

стоящему у меня на столе:

«А ты будешь ждать меня, если я надолго уйду,

может быть, на несколько лет?

А ты будешь ждать меня, если не будешь знать,

есть я вообще или нет?

А ты будешь ждать меня, если через две недели

я уйду на войну?

А ты будешь ждать, если меня заберут в больницу

и я из неё не вернусь?»

*

У котов, говорят, бывают друзья, но никогда

не бывает хозяев,

и ещё коты лучше всех умеют ждать и встречать,

даже если они из глины. Пока мы пьём и где-то гуляем,

лучше, чем оставленная на ночь свеча,

они прогоняют демонов из наших домов.

Он сидит на моём столе, синеглаз и желтоголов,

я думаю, что когда свёрла в моей груди

оживут и начнут шевелиться,

когда меня поймает или война, или больница,

у меня останется этот глиняный кот, повод

ещё пожить.

И я вернусь домой, и поглажу его,

и темнота не будет меня страшить.

КОТОВЬИ ПЕСНИ

за три дня до нового года

на улицы выпал снег,

приглушённо пах оранжевым и зелёным,

и мерцал по покатым крышам

и по мостам скруглённым;

в эти ночи мы стали видеть во сне

незнакомых котов, пришедших из ниоткуда,

певших песни, беззвучно исходившие из утробы.

это было не то чтобы похоже на чудо:

мы привыкли, что чудо – это любовь до гроба,

это – спастись от бандитов, кредитов и операций.

но эти коты нам просто снились и пели,

они умели слушать и улыбаться,

в их шерстяном и лёгком кошачьем теле

прятались песни, пришедшие из волшебных стран,

незнакомые песни, не имеющие языка,

песни, в которых были язычки костра,

и звёзды, светившие издалека.

потом они, конечно, перестали нам сниться:

это же коты, они сами гуляют, где захотят;

были морозы, плохие вести с границы,

были те, кто пил и хотел застрелиться,

были те, кто завёл котят.

были те, кто всю жизнь, пока был здоров,

учился петь беззвучные эти песни, –

песни другого мира, лишённые слов,

лишённые очертаний и веса, но

оставляющие следы в глазах и во снах,

пахнущие мандаринами и тем, что придёт весна.