Из осажденного десятилетия - [21]

Шрифт
Интервал


своих живых,


не пуская войну и страх,


летнее тепло стараются отдавать.


полумёртвые города


любят своих детей,


как дети любят


эти свои города,


друг за друга, обнявшись, держатся:


«согрей же меня, согрей»,


и греют друг друга,


и держатся,


и не умрут никогда.

но те,


кто не встанет с улиц


искорёженных городов,


не выйдет из-под развалин бывшего дома,


они пока что останутся здесь,


где горизонт багров,


на этих переулках знакомых,


чтобы хранить оставшихся


и отводить беду,


в чёрном поле этом,


в каменном льду.

всё, что есть у нас


в этом осаждённом десятилетии,


в этой зиме, где не бывает лета, и


где чёрное поле, чёрное поле – везде, куда ни пойдёшь,


где то мокрый снег в лицо,


то кровавый дождь,


где огонь земной падает на города,


всё, что есть у нас, – это любовь,


побеждающая всегда.


и пока здесь терзают землю,


раздетую донага,


до последнего вдоха,


до последнего выстрела


остаётся любить друг друга


и враг врага,


нехристианнейше,


страстно,


неистово.

А потом однажды на улицы выйдут танки, тёмно-


зелёные морды с открытым дулом, опустеют города,


деревни и полустанки, смерть взяла своё – и более


не вернула. Провода повиснут, замолчат безжизенно


окна, ваше слово, товарищ танковый пулемёт.


Только маленький жёлтый мишка лежит одиноко


у окна в подвал, ногами плюшевыми вперёд.

И когда не останется дома, цветов и мамы, только


летний лагерь на западном рубеже – поднимутся


куклы с синими волосами и велосипеды, забытые


в гараже. И пойдут домашние львы со свалявшейся


гривой, вспомнят, что они же хищные и опасные.


И ползут опустевшие улицы – тихо, криво.


На июльских клёнах – листья, от жара красные.

Тише, тише, ты не бойся, всё будет славно. По


пустому городу последняя армия строится.


Гусеница Мурзик у них за главного, а после него –


пластмассовый викинг-пропойца. Если те, кто


старше, отступили и обманули, то игрушки пойдут


воевать, и взаправду даже.


И пока они здесь стоят – никакие пули,


никакие ракеты не смогут дальше.

БЕЗ РЕЛИГИОЗНОГО

По городу идёт всепобеждающая весна.


Врывается в окна, солнечна и цветна,


от неё золотятся дома, деревья и вышина,


но они сейчас сидят втроём в полутёмном баре,


кто-то – бледный после зимы,


кто – после солярия и в загаре.


Полумрак и табачный дым их заранее старят,


их бокалы полны и речи у них пресны,


и они совсем не видят этой весны.

Вот один, например, когда-то делал свой бизнес,


сразу в нескольких бывших советских своих отчизнах,


прогорел в ноль восьмом на возросшей дороговизне


материалов – и плюнул на это всё,


мол, большой доход проблемы одни несёт,


ныне вклад есть в банке, и он живёт на проценты,


плюс сдаёт небольшую квартиру в центре,


сам проводит на даче практически круглый год,


многовато, по слухам, пьёт,


всё сидит да рыбачит,


в одиночку рыбачит,


как правило, не клюёт.

Вот второй: он сидит на таможне, и пока никаких


проблем,


он имеет свой небольшой процент


и свой небольшой гарем.


Не доказывает теорем,


не думает над бытием.


Отрастил себе брюшко, но язык по-прежнему –


жальце,


а башка расчётлива и трезва,


и червонец идёт к червонцу.


Когда его спрашивают,


не пора ли жениться и размножаться,


он всегда смеётся.

Ну а третья раньше была распутна, но это всё позади,


перегибы юности, зуд, скажем так, в груди,


ныне занята, строит карьеру, времени нет,


разве что иногда с начальником – по-быстрячку, в обед,


говорят, мол, ради карьеры – но нет, враньё.


Просто так натура берёт своё.

Вот они сидят втроём, чем-то скованы, так давно,


что уже не упомнишь даты, и пьют вино,


ни во что не верят, обсуждают Путина, геев и Крым,


сходятся во мнении, что всё говно,


потому что давно ничего не осталось им,


потому что в небе весна, а у них темно.

И тогда в этот тёмный бар заходит Христос,


и кожа его бледна,


и они глядят, узнавая медленно,


и из глазниц проступает весна,


и становится им нестерпимо стыдно – так бывает,


что-то украв,


и во всём этом тёмном баре наступает огромная


тишина.


И он говорит им:


– Привет.


И ещё говорит:


– Ребята, налейте вина.


И ещё:


– Смотрите, а я тут воскрес.


Смертию смерть поправ.

Два часа ночи. Ночной эфир.


Привет. Твой безумный ди-джей снова с тобой.


Ты заметил, как тихо сегодня в эфире –


словно перед грозой?


Тема нашего выпуска – о том, как гибнет мир,


о том, как мы все постепенно сходим с ума.


Посмотри: этот город – огромный больной мозг,


посмотри, как потоком нейронов машины бегут


через мост,


посмотри, как каждый из нас – клетка его,


и, по-моему, он уже разрушается.


Скоро не останется ничего.


Эй, не надо бояться. Дослушай меня, эй.


У тебя есть твой безумный ночной ди-джей.


Иногда я режу руки, чтоб заглушить свой страх.


Расскажи, ты когда-то думал о тех,


кто живёт с тобою в одних домах,


ты, наверное, видел глаза их, слышал их смех.


Расскажи, ты думал о них?


Нет, не пробуй переключить волну.


Я же говорю – эфир отчего-то тих.


А ведь ты ненавидишь – не правда ли? – тишину.


Все они когда-то мечтали о том,


чтобы мир был радостен и справедлив.


Эй, но такие вещи даются тяжким трудом,


и они полегче путь предпочли.


Разве ты не видишь, как они пожирают друг друга?


Разве ты не слышишь, как зубы их рвут плоть?


Помнишь, древние индусы болтали про Кали-Югу?


Еще от автора Анна Петровна Долгарева
Хроники внутреннего сгорания

Автор этих стихов отзывается на имя Лемерт. Катается автостопом по просторам своей необъятной советской родины, героически воспитывает двух котов, зарабатывает на жизнь политической журналистикой. Не умеет жить без движения и интернета, надолго задерживаться на месте. Известность в определенных кругах приобрела через Живой Журнал. В настоящее время выступает с концертами в разных городах России, Украины и Беларуси. Активно публикуется. Первая книга стихов — «Время ждать» (2007 г.). Нынешний сборник — о городских войнах, об эльфах, которые по ночам выходят из полых холмов и танцуют под луной, об одиночестве и вечной дороге.


Уезжают навсегда

Эта книга — дитя войны. Она писалась на войне, она сформировалась на войне, она издалась на войне. И речь в ней идёт, понятное дело, о войне. И о любви.