Из осажденного десятилетия - [19]
зажги свечу им, на ночь в бокале оставь вино. Так
они, может статься, тебя почуют и поглядят недолго
в твоё окно.
– Холодно. Что-то жуткое в заоконье ходит и ходит,
скребётся в окна мои, плачет, рычит, стучится,
воет и стонет, и источает запах гнилой земли. Рэй,
приходи ко мне – поболтать, согреться, да, по вот
этому призрачному лучу.
Рэй, посмотри. Я взял своё сердце и из него
сотворил для тебя свечу.
…
– Милый мой, я пришла. Я уже стучу.
И горят огни в нежилых домах,
из деревьев гнилых вытекает сок.
Никогда не ведай, что значит страх,
только знай, что есть путь, и что он далек.
Я иду через Самайн, держа свечу.
Этой ночью мёртвых выпадет снег,
принимая осенней земли дары.
Кто бредёт сквозь поля – да от века в век?
Кто бредёт по лесам, зажигая костры?
Я иду через Самайн, держа свечу.
На полях земля поедает траву,
на колах у домов стоят черепа,
и идёт ноябрь, принимая листву,
словно дар, и походка его слепа.
Я иду через Самайн, держа свечу.
Если вышел из дома, не бойся тех,
чьи с полей доносятся голоса,
чей с могил доносится тусклый смех,
чьи ладони простёрлись по небесам.
Ничего не бойся. Я подсвечу.
Я иду через Самайн, держа свечу.
РАЙДО
другое измерение начинается у вокзала,
что-то вроде предбанника к телепорту.
механический голос, запах пива и сала,
турникет за спиной отрезает к чёрту
прошлую жизнь: работу, друзей немного,
дядечку с рюкзаком и куском хот-дога.
начинается твоя дорога.
мечутся птицы, словно небо на них упало,
мраморный пол в сероватых пятнах.
никогда не верь билетёрам вокзала,
что предлагают купить обратный.
никогда не верь, что уехавший поезд –
тот же самый, что прибудет на эту станцию.
отправляйся в свой бесконечный поиск,
раз не сумел остаться.
ты уже не сумел остаться.
дай же, боже, каждому из уезжающих
бутылку воды и музыку в плеер,
никакой чтобы памяти жалящей,
ни о чём, ни о чём не жалея,
ехать через леса и болота,
подпевать наушникам, ждать чего-то,
запоминая это северное лето,
ощущенье полёта,
поток неясного света.
слушать, как чайный стаканчик звенит о блюдце.
никогда.
никогда не вернуться.
ТУРИСАЗ
человек сидит у ворот.
человек кого-то зовёт.
темнота, темнота, пустота,
не видать во мгле ни черта.
ни святого тебе петра,
и ни пуха, и ни пера.
человек говорит: прости.
я устал и сбился с пути.
я так долго шел за тобой,
что уже не вернусь домой.
человек говорит: прикинь,
там осталась небесная синь,
там осталось вино, шашлыки
и июньский шелест реки.
человек сидит у ворот,
человек зовёт и зовёт.
перед ним протянулась черта,
за которою темнота.
человек говорит: я искал
среди сотен тысяч зеркал,
среди гнева и среди лжи,
ну хоть что-нибудь мне скажи.
человек стоит у ворот.
человек шагает вперёд,
человек шагает во тьму
к безвозвратной чёрной черте.
к отражению своему,
отражению в темноте.
ХАГАЛАЗ
Так приходит гроза, так приходит цунами,
так сгущаются тучи на небе рваном.
Я влюблялась дважды,
и оба раза я приходила разрушительным ураганом.
Я влюблялась так, что зашкаливал счетчик Гейгера,
что срывало крыши у соседних зданий,
становился мир вокруг нас всё обнаженнее,
всё первозданней.
Я влюблялась дважды, и оба раза – всесокрушающе
и зверино.
Я влюблялась так, что их мир распадался,
становился голой пустой равниной.
Так приходит торнадо, смывая к чёрту все застройки,
грязный людской муравейник,
так из тёмных углов паутину и грязь
выметает Господень веник,
не останется скрытых мест – ни мышиного лаза,
ни узкой щели.
Так является страсть моя – сокрушительное очищение.
И когда смывала всё к чёрту ледяная нерассуждающая
вода,
оба раза на голой равнине потом вырастали прекрасные
города,
где цвели сады и играли дети, и быки паслись,
бубенчиками
звеня…
Оба раза они становились счастливы –
разумеется,
без меня.
ФЕХУ
коль просишь, так получай –
кому домашний очаг,
кому во поле цветы,
кому глоток теплоты.
кому скотину в хлеву,
кому небес синеву,
кому жар-птицу в ладонь,
кому в маяке огонь.
воздастся мне и тебе,
и каждому по мольбе,
и каждому по тому,
что прогоняет тьму.
кому дорожка луча,
кому у окна свеча.
УРУЗ
И в мускулах под кожей у земли,
тяжёлой кожей серого асфальта,
рождается движенье, и вдали
сильнее пахнет степь, гудят шмели,
а город тяжело и триумфально
движенье начинает.
Корабли
его, вздохнув, уходят от причалов,
и самолёты – в небо. И под ним
земля вздыхает. И желтеет нимб –
свет города ночной, неизъясним,
всё ярче льётся. Самое начало –
вот так оно рождается под утро.
Вот так огромной шеей, словно бык,
ворочает – уж верно, не привык! –
тяжёлый город, сбрасывая путы,
и, разрывая цепи и мосты,
лишённый страсти, горечи и гнева,
неспешно и легко, без суеты,
уходит в небо.
КАНО
…Но когда всё прогнило на множество лет назад,
но когда часы шли всё медленней – и стоят,
но когда отложения в сердце, мозгу, костях
не дают ни двинуться, ни победить свой страх,
когда руки ослабли – толком не сжать ладонь,
вот тогда приходит огонь.
Да, так надо, чтоб прошлое кто-то начисто вытер,
и стоишь ты – сам себе преступник и инквизитор,
корчишься в священном, божественном этом огне,
ничего, ничего, ничего теперь больше нет.
Нет ни страха, ни боли, ни прошлого, ни тебя,
