Из неизданных откликов на смерть Пушкина - [6]

.

Следы подобной трактовки мы улавливаем и позже; при этом важно отметить, что сам Лермонтов ее учитывает и недвусмысленно противодействует ее распространению. В декабре 1839 г. секретарь французского посольства барон д’Андрэ от имени посла де Баранта осведомляется у А. И. Тургенева: «…правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?». Лермонтов спешит сообщить Тургеневу точный текст, из которого оказывается, что «он и не думал поносить французскую нацию». Этот эпизод разыгрывается в напряженный момент франко-русских отношений и накладывает отпечаток на всю историю дуэли Лермонтова с сыном Баранта. «Заключительной репликой» этого спора, по удачному выражению Э. Г. Герштейн[33], было «Последнее новоселье» Лермонтова — по общему мнению, стихи «антифранцузские», в которых, однако, автор, как будто предупреждая подобное толкование, ставит один очень важный и симптоматичный «пушкинский» акцент:

Сказать мне хочется великому народу:

Ты жалкий и пустой народ.

Резкая характеристика относится к буржуазной «толпе», «растоптавшей в пыли» национальную славу, и она требует объяснений и обоснований («Ты жалок потому…» и т. д.). «Великий народ» — историческая характеристика, атрибутивно присущая нации в целом. Здесь совершенно тот же ход мысли, что и в пушкинской статье «Последний из свойственников Иоанны д’Арк»: «Жалкий век! Жалкий народ!»[34].

Таковы проблемы, которые ставит перед нами новонайденный текст[35].

Приложение

Б. М. Федоров

<3. И. Юсуповой>

Восторгом мысль моя согрета:

Вы были дивный идеал,

Когда любимого Поэта

Ваш голос славу защищал.

Ценя и мысль, и выраженье,

И чувства пламенной мечты,

Вы сами были вдохновенье

И чистый гений красоты.

Хоть мимолетно Вы касались

Струн лиры Пушкина златой,

Их звуки в сердце отзывались,

Чаруя, властвуя душой.

Вот лучший лавр его могилы.

О, если б он услышать мог,

Кто был его защитник милый,

Покров бы смертный он расторг…

Он возвратился б снова миру;

Душою Гений не угас;

Но Вам бы — посвятил он лиру,

И все звучал бы он — о Вас!..

Е. П. Зайцевский

Памяти Пушкина

Тебя с надгробным отпеваньем

Не проводил к усопшим я,

Последним смертным целованьем

Не целовал в уста тебя,

Твой гроб, омоченный слезами,

Не я в могилу опустил

И горстию земли с друзьями

Его с молитвой не прикрыл.

Под чуждым небом смерть Поэта

Оплакал одиноко я.

Носясь в сиянье славы света,

Да внемлет днесь мне тень твоя…

О Пушкин! Пушкин! Кто б пророком

Твоей кончины ранней был?

Тебя дух юности живил,

Во взоре голубом, глубоком

Играла жизнь избытком сил;

Как грива льва, власы кудрями

Струились темною волной,

Над величавой головой

Горел и вился гений твой,

Бессмертья окружен лучами.

И, сладкогласный лебедь, ты

В страны взносился неземные,

С своей воздушной высоты

Ты пел нам песни золотые.

Высоким, сладким пеньем сим

Россия в торжестве внимала

И с гордостью тебя своим

Любимым сыном называла.

Твой свежий лавр навек вплетен

В венец лавровый Николая,

Ты жил, нас славой покрывая,

Народом и царем почтен.

Ты вдохновенные искусства

Своею лирой освятил,

Нам выражал России чувства,

Поэтов русских князем был…

И вдруг, пришельцем безыменным,

Зашедшим к нам бродяг путем,

Принятым с лаской, накормленным

За радушным у нас столом,

Ты смертным поражен ударом…

И вот твои отрады, Русь!

Под черным гроба покрывалом

Схоронены навек…

                              О Русь!

Многих твоя уж правит тризна,

И каждый твой пришлец, как вран,

Питается от наших ран,

От ран и язв твоих, Отчизна!..

Я мысленно перед могилой

Твоей колени преклонил

И прах святой, России милый,

Слезами скорби оросил.

Моряк-солдат, я был поэтом,

Я лиру Пушкина любил,

И первый Пушкин перед светом

Меня от Муз благословил,

Нас всех увлек своим полетом…

Тебя уж нет для нас, поэт!

Мы в сиротстве остались грустном;

Но мой заряжен пистолет,

И на твоем убийце гнусном,

России мщением зажжен,

Он будет мною разряжен…

З-ий.

Триест.

Неизвестный автор

Дума на смерть П<ушкин>а

Великий Рим! ты в скорби час

Постиг, что́ Гения утрата,

Ты слезы лил, когда погас

Твой лебедь сладостный Торквато.

Ты б и теперь, великий, дал

Народу грустному десницу

И нашей скорби колесницу

Ты б с нами вместе провожал!

Главу ты гордую склонял

Пред тем, кто истинно был славен;

Везде талант ты ободрял

И мнил, что гений всюду равен.

Так, благородный гражданин!

Тебе совместны эти чувства,

И чтит душою славянин

Тебя, как колыбель искусства.

Но вы, упадшие душой,

Челом поникшие — разврату!

Вас веселит преступный бой,

Вы нашей тешитесь слезой;

Вы рукоплещете собрату —

Преступнику, кто сокрушил

Своей рукою дерзновенной

Кумир, для русского священный,

И Русь в унынье погрузил.

Убийца Гения, он мнил,

Что, стоя смерти на пороге,

Он не убийство совершил,

Коль жизнь его была в залоге.

Враждою сильной[36] пламенея,

Преступник[37] жертвовал собой

И в дикой ярости злодея

Он равным зрел — неравный бой!

Отринутый презреньем света[38],

Пришлец бесславный, всем чужой[39],

Он поднял руку на поэта

И, став при двери гробовой,

Свершил удар, — но рок ужасный

Ему отсрочил казни час,

Он жив — а лебедь наш прекрасный

В начале дней своих — погас!

Погас! и смолкли дивны звуки;

Не взвеселит он больше нас,

В нем заглушили песни муки,