Из моих летописей - [13]

Заложилась зоркая Пулька, спела к русаку истинно что пуля. А русак, уже побелевший, махал прыжками чуть не по три метра, но все равно сука уверенно подбиралась к нему.

А Полет сперва за бурьяном проглядел, поскакал по матери позади. Но как выскочил заяц на чистое, как пометил его кобель — наддал, живо стал равняться с Пулькой.

Под Дмитрием гнедая кобыла неслась как ветер, а он все сечет ее плетью да товарищу орет: «Видал щенка?»

Пулька дала русаку угонку, а Полет быстрее матери справился на повороте, глазом не моргнуть, накрыл и потащил русачину!

Вот так собака!

Домой ехали веселые, по паре русаков к седлам приторочены, а дороже всего, — молодой очень уж порадовал.

А через три дня — в военкомат. Отправились, не унывали: «Побьем Гитлера — на будущий год во как поохотимся с этакими борзыми!»

Дмитрий Полета поручил жене: «Береги пуще глаза!»

А Иван уже несколько лет жил вдовцом. Только дочка, четырнадцатилетняя Валя, — вот и вся семья. Валя уже привыкла быть за хозяйку: она сквозь слезы обещала отцу: «Пульку кормить буду…»

Но нельзя же такой девочке жить одной в пустом доме. Попросил Иван сестру — приютила Валю. А каково будет Пульке в чужом дворе?

И уехали воевать — авось, не надолго!.. Но пришлось Ивану на фронтах да в госпиталях целых три года бедовать, а Дмитрий навеки остался в украинской земле…

* * *

Прибыл Иван с войны, пожил у сестры день-другой, осмотрелся, да и перебрались отец и дочь в свою хату. Вале уже семнадцать стало, такой хозяйство уж совсем по плечу.

«Хорошо, что дочка есть, — думал Иван. — Жаль только, что Пульку не сохранила».

А Пулька без хозяина на чужом хлебе не больно-то была кормлена да ухожена. Повадилась ходить в степь одна, ну и пропала…

— Эх, дочка! Была бы у нас с тобой Пулька, ходил бы я на охоту, кормил бы тебя зайцами…

— Нет, папа. Ты сам говорил, что борзая после шести лет не ловец. А Пульке ведь восьмой год уж.

— Твоя правда, — согласился отец. — А как Романовы живут, как теперь Ольга с делами справляется?

— Тетя Оля совсем одна осталась. Юрка летом в армию ушел, а Нина санитаркой на войну попросилась — взяли. Ей ведь уже двадцатый год. Трудно тете Оле. На дядю Дмитрия похоронная прислана, а она все не верит, ждет…

— А Полет у нее цел?

— Цел. С ним Юрка в прошлом году много зайцев ловил, даже трех лис принес.

Под вечер пошел Иван к вдове своего друга на дальний конец Покровского, протянувшегося километра на два. И вот она, белоснежная саманная хата, где они с другом Митей не раз справляли свои охотничьи победы.

— Здравствуй, Оля!

— Здравствуй, Ваня. А я тебя все поджидала. Так и знала, что скоро придешь.

Залюбовался Иван чистотой, порядком в доме. Как была Ольга заботница, так и осталась. И трудно одной, а все равно держится!

А она захлопотала: самовар, яичница, селедка. Нашлась и бутылочка.

— Вон ты какая богачка!.. — шутил гость.

А у хозяйки слезы так и текли по щекам: Иван вот вернулся, а Мити нет…

Выпили по случаю возвращения воина. А повторно налила Ольга за то, чтобы и другой пришел…

«Эх, как переменилась баба!» — думал Иван, глядя на седину в темных волосах, зачесанных на прямой пробор, на морщины, на горькие складки около рта… Только карие глаза Ольгины остались прежние — и быстрые и суровые, и румянец еще не угас. «Изменилась, конечно, а все хороша!»

— Что, Ваня, уставился? Глаза красные? Как узнала, что ты в село приехал, всю ночь проплакала: ты вернулся, а его нет!..

Он понимал, каких слов хотелось ей, и не хватило духу сказать правду, сказать, что думал в эту минуту сам.

— Чего расстраиваться, Оля? Война держит. Мало ли бывает! Может, и вернется еще! Что думать да толковать все про одно!

Заговорили о колхозе, о том, что Ивану в счетоводы надо становиться — больше-то некому: о том, как худо одним женщинам: поля вот приходится бросать, все не осилить…

Иван пошутил:

— Зато бурьянов, соров в полях много, зверю притон хороший. А у тебя, Оля, Полет, я слышал, жив-здоров?

— Один борзяк на все село остался, — с гордостью отозвалась хозяйка. — Митя Полета уж очень любил, велел сохранять. Сохраняю! Да и больно мила собака: смирный, ласковый, и оставь его в хате одного — ничего на столе не тронет. А ведь что ему? Подошел да голову на стол сунул — все в его власти…

— А где же он у тебя? Возле хаты что-то не видать.

— На задворках где-нибудь. Кликну — мигом явится.

Они вышли на улицу, не одеваясь.

— Полет! Полет! — звонко позвала женщина.

Из заулка вылетел, горбясь на скаку, черный красавец. Иван даже засмеялся: до чего силен стал кобель, до чего складен! А Полет завилял, заюлил около хозяйки, ощерясь в радостной улыбке и еще плотнее прижимая и без того крепко притянутые к шее маленькие уши.

— Что за Полет! Молодец, хозяйка! Сберегла — так уж сберегла! — хвалил Иван. — Только, Ольга Федоровна, давай скорей в дом, а то простынешь. Время-то ведь — не лето!

— Простужусь — помру. Туда и дорога. Что мне жить без Мити!

«Эх, пожила бы ты для меня!» — подумал Иван, но ведь не скажешь так.

— Ну что ты только молвила! Подумай, у тебя дети есть!

— Дети то ли вернутся, то ли нет. А и уцелеют, так свои семьи заведут — на что я им, старуха? Куда я без Мити…