Из книги «Разные люди» - [5]

— Мед, — рассказывал мне Лоузас, — все выкликал и выкликал прозвища и поддавал бесу ногой в зубы.

— Бесу? — переспросил я в удивлении.

— Ну, иногда и больному перепадало.

В конце концов бес покидал тело, и больной успокаивался. Лечение вроде бы состоит в том, чтобы выяснить, как зовется бес, как только станет общеизвестно, что бес такой-то поселился в теле у такого-то, нечистому приходится убираться.

Костоправом Мед Луговой был отменным. Придет, бывало, к больному и первое, что сделает, проверит, все ли кости на месте и в порядке, а те, что не в порядке, подлечит. Говорят, Мед Луговой обладал даром находиться сразу в нескольких местах, и покуда он был в Риоторто, вправлял кому-то ключицу, в то же самое время в Трабаде врачевал одного, который маялся брюхом.

— Доказано это? — спросил я.

— Поди докажи! Каких только чудес не бывает, кто в них разберется?

Мед частенько говорил стихами, иногда дни напролет. Сочинял для слепых романсы про преступления. Случилось в Тапиа-Касарьего одно преступление, и Мед пересказал его в стихах, а в конце, в шести четверостишиях, описал приметы подозреваемых. Правда, очень косвенно описал и не назвал имен. Овьедский прокурор прочел романс, изучил улики, упредил полицию, и преступник был схвачен. В день, когда слушалось дело, Мед прибыл в Овьедо, и, когда вошел он в зал суда, люди захлопали в ладоши! Мед четыре дня прожил в Овьедо, куда был приглашен истцом как свидетель обвинения. В последние годы жизни Мед Луговой забросил знахарство и занялся сутяжничеством. Тяжб у него было множество, и большую часть он проиграл. Не вылезал из адвокатских контор. Ездил из Оскоса в Рибадео верхом, через темное ущелье Гарганта. Выдумывал истории про разные повинности, запреты, наследства только ради того, чтобы поспорить с законниками, которые с трудом продирались сквозь дремучий лес, сотворенный сутяжным воображением Меда. Мед же, говорят, возвращался в Оскос, ухмыляясь.

— Нынче я нотариуса Куэрво из Рибадео так ошарашил, месяц рта не раскроет! — комментировал он.

Когда Мед Луговой умер, жители Оскоса и кузнецы из Тарамундо, направлявшиеся в Вейгу на базар, не раз видели его в горах, он травы собирал. В той же самой фуражке, в той же самой самарре, а при нем его пес Ней, тоже умерший; Ней, тот поднимал куропаток на Приоровом выгоне.

МОЛОДЧИК ИЗ ПАРМУЙДЕ

Наведался ко мне в Виго один племяш Молодчика из Пармуйде, собиравшийся отплыть на португальском пакетботе «Санта Мария». Спросил я, что нового в родных его краях, напомнив, кстати, что вот уже двадцать лет, а то и больше, как не был я ни в Шерасе, ни в Пармуйде. Минуешь деревянный мост, и на другом берегу реки начинается дорога на Пармуйде, вся в рытвинах, где осенью и зимою застаиваются большие лужи, усеянные сухими листьями дуба.

— А качели-то на чердаке! — сказал он мне.

С тех пор как Молодчик, его дядюшка, еще мальчонкою побывал то ли в Мондоньедо, на празднике Святого Луки, то ли в Луго, на празднике Святого Фройлана, и в первый раз увидел качели и летучие лодочки, втемяшилось ему обзавестись когда-нибудь либо тем, либо другим. Пойдет, бывало, куда-нибудь на праздник и все, что есть в кармане, потратит на качели. Отбыв воинскую повинность, а служил он в Вальядолиде, в кавалерийской части, он привез качели на одного седока: на цепях, сиденье обито зеленым сукном, а снизу к нему бубенчики привешены. Подвесил он качели в огороде и качался, когда был досуг. Спал там во время сиесты, а когда хотел выказать кому-то расположение, приглашал покачаться. Не знаю, когда именно Молодчик обнаружил, что качели обладают лечебными свойствами; надо сказать, в Вальядолиде он сдружился с одним капралом из старослужилых, который умел лечить полковых лошадей и передал Молодчику кое-какие рецепты. По первости Молодчик брался лечить только насморки (качаньем на качелях в течение какого-то времени), но потом стал врачевать и головные боли, и воспаление в печени, и бессонницу, и ту особую анемию, которую у нас зовут мертвянкою, и детский рахитизм всех видов. Обзавелся большой клиентурой. Отдал пахотные земли братьям, купил будильник с двойным звоночком и полностью посвятил себя знахарскому делу. Как-то раз, в Риоторто, на Святого Петра, в доме у моего дядюшки Сержио, когда уже подали сладкое, он отозвал меня в сторону. Хотел, чтобы я ему пособил.

— А какой от меня прок? — спросил я.

— Словечки бы мне подобрал, человече!

Хотел он, стало быть, чтобы я сочинил ему вирши и подобрал латинские цитаты — все те же «господни слова»[8], — а он бы все это бормотал, раскачивая больных на качелях. Молодчик объяснял мне, что качели и сами по себе наделены достаточной целительной силой, да ему хочется добавить лоску, ведь вот другие и лечат хуже, а ученые речи произносят.

— Мне бы сонетик поскладнее, доверия будет больше! — таков был его довод.

Я поддался на уговоры и сочинил для него вирши, которые Молодчик из Пармуйде вытвердил наизусть, — жалко, у меня копии не осталось, — а еще подобрал для него латинские цитаты из Овидия. Вирши я по его требованию сложил на кастильском. Слава о знахаре из Пармуйде разнеслась далеко. В полнолуние Молодчик качал на качелях беременных, и роды у них были очень легкие. Пациенты добирались до него аж из Астурии; привезли к нему одну монашку из Луарки, разбитую параличом, так с качелей она сошла на своих ногах. Она родом севильянка была. Молодчик прикопил деньжат, одевался во все черное и не берет носил, а шляпу. Как-то обедал я в гостинице «Дом Парамес» в Луго, и вдруг входит Молодчик.