Из истории первых веков христианства - [28]
Много смелости в этих словах апологета; но далее он говорит еще смелее. «Ведь мы сами, продолжает он, помогаем вам создать мир, ибо, по нашему мнению, злой человек не может укрыться от Бога. Если бы все люди не забывали о суде, они были бы лучше. Они же грешат, ибо думают этим путем укрыться от вас, смертных. В противном случае они воздерживались бы даже от дурных мыслей. Вы же боитесь этой всеобщей правды, боитесь не иметь повода для наказаний. Так поступают палачи, а не владыки, это – дело злых демонов. Но ведь вы хотите благочестия и философии. Но если вы истине предпочитаете обычаи, то помните, что такие владыки так же далеко уйдут с этим, как разбойники в пустыне». Далее следует рассмотрение христианских добродетелей и того учения, которое встречало особенные нападки со стороны язычников, именно учения о воскресении мертвых. «Как низко, восклицает Иустин, оценивают могущество Божие те, кто говорит, что мы вернемся туда же, откуда пришли. Они, конечно, не поверили бы и в сотворение этого мира. Лучше верить в то, что не по силам собственной природе и людям, чем быть неверующим, как другие. Таким образом, если мы мыслим возвышеннее ваших философов, то почему же ненавидите вы нас?»
Однако апологет, который преклоняется перед Сократом и высоко ценит философию, все еще старается найти нечто в роде компромисса. Он открывает всякого рода связующие звенья между греками и Христом: даже в эллинской религии он находит сходные представления, как ни бесконечно выше христианская нравственность стоит над моралью греческого Олимпа. Пришествие Христа и даже вся его жизнь предсказаны пророками. Мы верим в это, а вследствие этого и в суд Божий. Впрочем, нечто подобное же говорит и Платон; всем, что греки рассказывают об этих вещах, они обязаны пророкам; если же они и противоречат самим себе, то это происходит вследствие их собственного недостаточного понимания. Таким образом, Дух Божий уже ранее также проявлял себя в человеке, и ни один человек, умерший во грехах до Христа, не заслуживает прощения. – Апология заканчивается учением о тех мерах, в которым прибегают злые демоны, чтобы совратить человека, и интересным изложением обычаев тайной вечери.
Несмотря на всю безыскусственность этого сочинения, в авторе его все таки виден замечательный человек. Он бесстрашно говорит истину в глаза, чувство справедливости в нем непреклонно, но все-таки и он признает возможность известного компромисса. И как раз то обстоятельство, что столь мягкий по природе человек говорит такие смелые слова, и доказывает силу целого, проявляющуюся в отдельных личностях. Полную противоположность мягкому, эллински образованному Иустину представляет неприветливый, но оригинальный вавилонянин Татиан. В его лице снова выступает чуждый эллинской культуре Восток, который в сущности постоянно питал злобу в греческому миру и лишь после отчаянного сопротивления был местами покорен более могучей греческой цивилизацией. Татиан был варваром и с гордостью признавал это. По его мнению, наука и искусство зародились на востоке, греки являются лишь подражателями. Эллинское красноречие – пустое надувательство, поэзия греков – безнравственна, философы их – пьяницы и моты, которые много думают о себе, говорят глупости и постоянно противоречат друг другу, вся их наука вообще – болтовня. Напротив, в так называемых варварских книгах, несмотря на всю их внешнюю простоту, заключается вся истина. Я не буду касаться здесь нападений Татиана на греческих богов и вообще всех этих достаточно избитых тем. Тем более, что этот варвар далеко не тверд в них; чтобы совсем покончить с греческой культурой, он делает массу всевозможных замечаний о греческих статуях, когда же ему было указано, что все эти замечания он заимствовал из старых негодных книг, да при том еще и не вполне точно, то он все таки имел бесстыдство утверждать, будто все эти статуи он сам видел во время своих путешествий. Соответственно своему пристрастию ко всему восточному, он заканчивает указанием на древность иудейских книг сравнительно с юной греческой культурой. Итак, это действительно варвар, и при том еще не совсем честный, но тем не менее все-таки нельзя умалять его значения; человек с таким элементарным инстинктом ненависти не может отсутствовать в изображении эпохи.
Таким образом, одна за другой встают перед нами интересные личности. Язычество, однако, тоже опомнилось и обратилось на путь систематических нападений. Среди язычников также встречаются замечательные личности, и хотя ни одна из них не может быть поставлена в один уровень с некоторыми христианами, напр. Тертуллианом или Августином, но аргументы их во всяком случае так остроумны и тонки, что до сих пор еще не утратили своего значения.
