Из индийской корзины - [3]

В древнем мире преобладали представления об Индии как о стране сказочного изобилия и немыслимых чудес — чего только не рассказывали! Геродот, например, писал, что там существует племя людей, у которых пальцы на ногах и пятки поменялись местами и нет ртов, а существуют они за счет вдыхания запахов жареного мяса и аромата цветов и плодов; у членов другого племени уши свисают до пят, и они используют их в качестве одеял в ночное время. Плиний отметил, что сокровищница Рима тоскует по богатствам из Индии; Мегасфен восхищался роскошью двора Маурьев, при котором он исполнял посольские функции. Много позже Гегель, определяя мировое воздействие Индии, резюмировал: «Индия как искомая страна стала существенным элементом мировой истории» — и посвятил почти 100 страниц обзору гумбольдтовского эссе о «Бхагавад-гите». Строки из этого же знаменитого древнеиндийского философского трактата пришли на ум «отцу» американской атомной бомбы Роберту Оппенгеймеру, наблюдавшему за взрывом в Лос-Аламосе: Если тысячи солнц свет ужасный в небесах запылает разом — /это будет всего лишь подобье светозарного лика махатмы[1].

Об Индии мечтали и во сне и наяву. Стоит вспомнить хотя бы поход Александра Македонского в Индию или неустанные поиски индийских христиан, особенно усилившиеся после того, как христианская Европа столкнулась с исламом. Португалец Васко да Гама заявил, что отправился в Индию не только за специями, но и за собратьями по вере. В Индию стремились и проникали испанцы, французы и, наконец, англичане, закрепившиеся там на целых два столетия; российский император Павел I вел тайные переговоры с Наполеоном о создании союза для совместного похода на Индию. Реминисценции этих настроений вкупе с идеей мировой революции в духе Макара Нагульнова отразились в фантасмагории Владимира Залотухи «Великий поход в Индию», опубликованной в конце 1990-х в почтенном «Новом мире». Да и небезызвестный российский политик надолго запомнится прежде всего желанием «омыть сапоги в Индийском океане». Впрочем, еще более 100 лет назад в «Путешествии наследника цесаревича» князь Э. Э. Ухтомский, сопровождавший будущего императора Николая II во время поездки по Востоку, написал: «По возвращении обратно в Европу большинству из нас, без сомнения, будет предлагаться довольно странный и праздный вопрос — любят ли и ждут ли русских за Гималаями, как будто на это может существовать какой-нибудь подходящий ответ. Народы дальнего юга (речь идет об Индии. — И. Г.) — как и вообще Востока в его органической целости — никого, кроме себя, в принципе не признают и отнюдь не жаждут иноплеменного вмешательства в их судьбу…» Тот же князь Ухтомский в поэтическом вдохновении охарактеризовал Индию как «страну безумных грез и окрыленных душ».

Восторженный или по крайней мере завороженный настрой в отношении Индии прослеживался на Руси издавна. Первое знакомство с древней Индией в русской культуре, правда опосредованное, состоялось через переработки восточнославянскими книжниками переводных сюжетов и почти совпадает с началом русской литературной традиции, возникшей после крещения Руси. Среди наиболее значимых событий, нашедших свое отражение, — индийский этап восточного похода Александра Македонского и апостольская деятельность в Индии. Так, Индия в контексте описания древних народов и их нравов появляется уже в «Повести временных лет» в цитатах из «Хроники» Георгия Амартола. А позднее (конец XV в.) отважный и предприимчивый тверской купец Афанасий Никитин в знаменитом «Хожении за три моря», подтверждая притягательность образа Индии, объяснил: «Я ж от многих бед пошел в Индию». В южнорусском фольклоре, подпитавшемся сведениями об Индии, индийские «рахмане» (брахманы) не только сохранили свое имя, но и дали русскому языку ряд новых слов и выражений: «Постимся, яко рахмане» или прилагательное «рахманный» в значении «кроткий», «тихий», «ласковый», а также знаменитую фамилию Рахманинов. В 1792 г. Н. Карамзин перевел (не с оригинала) древнеиндийскую драму «Шакунтала» и записал, что ее автор, Калидаса, столь же велик, сколь и Гомер. С упоением обрабатывали индийские сюжеты В. Жуковский и К. Бальмонт. «Индийские» темы на русской почве и пути их миграции, конечно, не остались не замеченными российскими учеными — литературоведами и историками, и в работах М. Н. Сперанского, А. Н. Веселовского, С. Ф. Ольденбурга и наших современников Г. М. Бонгард-Левина, А. А. Вигасина, В. К. Шохина и др. можно обнаружить множество инте ресных наблюдений, смелых сопоставлений и выверенных гипотез. А нежное отношение к Индии россиян XX в. проявлялось то в шум ном скандировании «хинди руси бхаи бхаи!», то в терпеливом ожидании своей очереди у дверей магазина «Ганг» (а надо бы «Ганга»: это река-женщина), открывшегося в Москве в конце 1970-х. Да и несколько поколений наших детей выросло не только на «Мухе-Цокотухе» Чуковского, но и на киплинговском «Маугли» — сначала книге, а потом и мультфильме с симпатичным мальчуганом и обворожительной Багирой с голосом Касаткиной.

Трудно переоценить вклад Индии в мировую науку и искусство — и вполне реальный, и на уровне воображения и неверных представлений (а значит, реальный по своим последствиям). Вольтер был искренне убежден, что Индия — родина всех религий в их первозданном виде и колыбель человеческой цивилизации, и писал прусскому монарху Фридриху Великому, что «наша святая христианская религия полностью основывается на религии Брахмы». Очарованный «Шакунталой» великого древнеиндийского драматурга Калидасы, Гёте выстроил пролог к «Фаусту» в духе прологов санскритской драматургии. Воздействие индийских источников испытали на себе философы и романтики Германии и Англии— Шлегель, Шиллер, Шопенгауэр, Фихте, Ницше, Шелли, Байрон, Вордсворт, Кольридж, Теннисон и позднее — Китс, Эллиот, Томас Манн, Хаксли, Герман Гессе и др. Шопенгауэр, например, пришел в восхищение от упанишад, древнеиндийских философских комментариев, прочитанных им на латыни в переводе не с оригинала, а с персидского, и назвал чтение упанишад «утешением своей жизни и утешением своей смерти». А Вагнер под влиянием Шопенгауэра увлекся буддизмом, подаренным миру все той же Индией, и даже думал о создании оперы на буддийскую тематику. Буддизмом восхищался и Ницше, считая, что тот обогнал христианство на тысячелетия, более реалистичен, обладает традицией объективной постановки проблем и их беспристрастного обсуждения. Да и Карл Маркс, основоположник мировоззрения, все еще популярного в ряде регионов Южной Азии, на протяжении всей своей жизни был особенно внимателен к событиям, происходившим в Индии. Америка рукоплескала Вивекананде, а Ромен Роллан пришел в восторг, познакомившись с идеями Рамакришны и Махатмы Ганди. Паломничество духовно истомившегося и затосковавшего от непонимания жизни Запада ко все познавшим мудрецам Индии стало одной из характеристик XX века.