Из глубин памяти - [7]
Однажды — это было около часу дня — мы мирно сидели за своими столами: заведующий отделом Виктор Залесский, его заместитель Яков Гринвальд и другие. Внезапно в комнату запыхавшись вошел Лазарь Михайлович Бернштейн, — он превосходно вел литературный и театральный репортаж и в своем жанре мог считаться «королем».
— Умер Петр Семенович Коган! — объявил Бернштейн. — Мне только что сообщили. Встал утром, оделся, умылся, сел завтракать, жена протянула ему через стол чашку кофе, он взял ее, понес к себе, уронил, упал, жена бросилась к нему, но он уже не дышит. Сердце!..
Мы сидели ошеломленные.
— Нужен некролог, — сказал Бернштейн, журналист прежде всего. — И немедленно. Через час у нас уже не примут материал в набор. А завтра все утренние газеты дадут об этом. Мы должны сегодня в номере дать некролог. Виктор Феофанович, пишите.
— Я не могу, — сказал Залесский. — Надо же собрать сведения…
Все молчали, растерянные и грустные.
— Есть один выход, — сказал Бернштейн. — Единственный. У меня на всякий случай есть домашний телефон. Он не откажется. Только б он был сейчас дома!
— Какой выход? — спросил Залесский.
— Луначарский, — торжественно ответил Бернштейн.
Он сел к телефону.
— Теперь не мешайте. И чтоб никто не входил и не выходил.
Лазарь Михайлович набрал номер. К телефону подошел секретарь. Бернштейн объяснил, в чем дело. Через минуту Луначарский взял трубку.
— Анатолий Васильевич, — робко начал Бернштейн. Он, видно, сам не верил, что Луначарский согласится. — Умер Петр Семенович Коган. Да, внезапно. Около одиннадцати утра. Я говорю из «Вечерней Москвы». Нам нужен некролог. Если мы получим его через час, то успеем дать в сегодняшнем номере газеты. Может быть, вы напишете. Мы пришлем к вам за ним. Что? Что? Хорошо, Анатолий Васильевич! Сейчас!
Прикрыв рукой трубку, Бернштейн яростным шепотом сказал нам:
— Бумагу, карандаш.
Немедленно перед ним оказался лист бумаги и три карандаша.
— Я слушаю, — взволнованным голосом проговорил Лазарь Михайлович в трубку. — Диктуйте, Анатолий Васильевич.
Мы стояли над ним, и на наших глазах из-под карандаша Бернштейна строка за строкой возникал некролог. Тут было сказано все о заслугах П. С. Когана, о нем как о человеке, написано, когда он родился, когда завершил высшее образование, получил ученое звание, стал профессором, были перечислены его важнейшие труды и дана их характеристика.
Луначарский диктовал пятнадцать, может быть, двадцать минут. Наконец поставлена точка. Лазарь Михайлович горячо поблагодарил Луначарского.
Некролог отдали перепечатать. Бернштейн вытер пот со лба.
— Какой человек! — сказал он. — Ему надо уже было уезжать, он задержал машину. А память, память!
«Вечерняя Москва» вышла с некрологом.
На последнем курсе у нас ввели семинар. Я не помню, как он назывался, помню только, что две темы согласился провести Луначарский: Дидро и Щедрин.
Когда я теперь думаю об этом, я поражаюсь тогдашней расточительности. Тема обсуждалась так: два часа отводилось докладчику (им был один из участников семинара). Тезисы доклада он обязан был за неделю дать руководителю семинара и товарищам для ознакомления. Два часа посвящались выступлениям: мы говорили кто во что горазд. И наконец два часа предоставлялось руководителю.
Итак, Луначарский был вынужден не только заранее прочесть тезисы докладчика и подготовиться к занятию, но и просидеть в аудитории шесть часов. И все это ради двенадцати слушателей: столько было в семинаре. Ради нас он оставлял свои дела и целый день проводил здесь, в стенах бывшего «катковского лицея» на Остоженке.
Анатолий Васильевич, по всей вероятности, скучал и страдал, слушая докладчика и прения, и уставал до крайности. Он сидел за сбоям столиком, иногда полузакрывал глаза, порою казалось, что он дремлет, но нет, Луначарский слушал внимательно, время от времени делал карандашом какие-то записи на лежащем перед ним листке. Каждый час мы делали перерыв, выходили в коридор, курили, он же уходил в учебную часть, шел к директору, старому большевику Б. М. Волину, им было о чем поговорить.
Наконец настал его черед. Анатолий Васильевич взял в руки листок со своими заметками, в нескольких словах похвалил докладчика Зинаиду Чалую, быстро прошелся по нашим выступлениям, отмечая интересные соображения, кое-кому возразил. Но все это было не главное. Покончив с этой «педагогической» частью, он отложил в сторону листок и заговорил о Дидро. Голос его окреп, речь полилась свободно и легко. Казалось, он всю жизнь готовился к этой минуте, изучал великого французского мыслителя и размышлял о нем. Боже мой! Временами мне думается: если у меня и есть какое-то цельное представление о Дидро, то не потому, что я читал его сочинения и читал о нем, а потому, что я слышал эту вдохновенную речь Луначарского. Конечно, то была речь, а не заключительное слово. Оживала эпоха, возникали картины королевской Франции XVIII века, перед нами вставал весь круг блестящих деятелей — предвестников великой революции.
БАРОН Д'ОЛЬБАХ, МОРЛИ, ГАЛЬЯНИ, ДИДЕРОТ.
ЭНЦИКЛОПЕДИИ СКЕПТИЧЕСКИЙ ПРИЧЕТ.
Но еще большее впечатление произвел на меня семинар, посвященный Щедрину. Он долго откладывался: Луначарский был занят, потом ездил на сессию Лиги наций. Наконец мы собрались. Когда пришел Анатолий Васильевич, мы попросили его рассказать о Лиге, о его впечатлениях от сессии. Он уступил просьбам и посвятил почти час характеристике международной обстановки, заседаниям Лиги, набрасывая беглыми мазками портреты дипломатов. Запомнился один эпизод, о котором Луначарский рассказал в заключение. Представитель одной из малых — очень малых — европейских стран не сидел в зале заседаний, а все свое время проводил в кулуарах Лиги, внимательно присматриваясь и прислушиваясь к закулисным встречам и переговорам. Луначарский спросил его, почему тот так поступает. Дипломат охотно объяснил:
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.