Из глубин греха в отчий дом: Проповеди, интервью, доклады - [56]
Хотя богословие и начинается с соприкосновения с тайной, тем не менее, оно пытается освободиться от всякого рода непонимания. Здесь срабатывает принцип — «понятное мы принимаем, а что сверх того, то от лукавого». Но в таком случае сам процесс познания приобретает схоластичный привкус. И такое знание, в смысле его академичности, не дает нам тишины душевной. Скорее утомляет, а порою даже пугает нашу ограниченность. «Людям не нужны вечность и беспредельность, люди ищут ограниченности»[73]. К сожалению, эти слова нередко можно адресовать и к нам, к богословам. Мы ищем и творим в строго отведенной территории. И только по известным и получившим одобрение правилам. Нестандартность становится чуждой общепринятому шаблону. Казалось бы, именно здесь должен быть необозримый простор для духовного роста и познания. И слово «запрет» впору бы заменить на «благоговейное умолчание перед неведомым». Ведь истина по удачному высказыванию Шестова «рождается в глубочайшей тайне и одиночестве. Она не только не требует, она не допускает присутствия посторонних. Поэтому она не выносит доказательств, и больше всего боится того, чем живут обыкновенные эмпирические истины, признания человеческого и окончательной санкции»[74]. Но ведь беда, избегая запретов и ища свободы мы поставили запрет во главу угла. Поэтому все, что находится за гранью санкционированности является непопулярным и даже опасным. Прямо таки синдром «человека в футляре», который по всякому для него непонятному случаю любил говорить: «Оно, конечно, так–то так, все это прекрасно, да как бы чего не вышло»[75]. Поэтому и не модно нынче говорить просто о сложном, а наоборот, чем сложней тем достоверней. Вспомните слова чеховского героя барона Тузенбаха: «Какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в жизни значение вдруг, ни с того ни с сего. По–прежнему смеешься над ними, считаешь пустяками и все же идешь и чувствуешь, что у тебя нет сил остановиться»[76].
Конечно же, человек не только созерцает и сопереживает, но и мыслит, раскрывая себя в слове и в действии. И в этом смысле справедливо звучат слова протоиерея Александра Меня: «отказ от понятий и слов идет против человеческой природы, против потребности людей осмыслить жизнь и опыт»[77]. Несомненно, нужна определенная форма, выполняющая функцию хранилища содержания. Важен баланс. В противном случае будут утеряны оба. Подобная ситуация красиво описана Достоевским: «несут сосуд с драгоценной жидкостью, все падают ниц, се целуют и обожают сосуд, заключающий эту драгоценную живящую всех влагу, и вот вдруг встают люди и начинают кричать: «Слепцы! Чего вы сосуд целуете: дорога лишь живительная влага, в нем заключающаяся, дорого содержимое, а вы целуете стекло — идолопоклонники… забываете про драгоценное содержание! Бросьте сосуд, разбейте его, обожайте лишь живящую влагу, а не стекло!». И вот разбивается сосуд, и живящая влага, драгоценное содержимое, разливается по земле. Чтобы что–нибудь спасти, что уцелело в разбитых черепках, начинают кричать, что надо скорее новый сосуд, начинают спорить, как и из чего сделать. Спор начинается уже с самого начала и тотчас же, с самых первых слов, спор уходит в букву. Этой букве они готовы поклониться еще больше чем прежней. Спор ожесточается, люди распадаются на враждебные между собой кучки, и каждая кучка уносит для себя по несколько капель остающейся драгоценной влаги в своих особенных разнокалиберных, отовсюду набранных чашках, и уже не сообщаться впредь с другими кучками. Каждый своей чашкою хочет спастись»[78]. Так, проявляет себя извечный конфликт между формой и содержанием в христианском богословии. Мне хочется перейти непосредственно к теме моего доклада.
В наше время, главная задача православного богословия как раз заключается в том, чтобы освободиться от ложного содержания и громоздкой формы. Вот как об этом пишет Иоанн Мейендорф: «первоочередная задача состоит в том, чтобы истинно осмыслить и заново открыть роль единого святого Предания Церкви в отличие от лжеабсолютных и человеческих преданий… Высвободить священное Предание из человеческих, стремящихся его монополизировать, есть по существу непременное условие его сохранения»[79].
Как известно, родоначальником христианской систематики традиционно считаются александрийцы Климент Александрийский и Ориген. Еще один важный момент, который хочется отметить, это то, что само слово «богословие» в Священном Писании просто отсутствует. Это не библейское понятие. «Потребность богословствовать в Церкви, — отмечает в своем докладе священник Георгий Чистяков, — возникла, прежде всего, из внутреннего почина, из потребности внутренней духовной жизни, из необходимости ее»[80]. Конечно же, существует еще целый ряд причин возникновения богословия, здесьи зашита веры от еретиков, и созданная система оглашения взрослых, и школы по подготовки катехизаторов и многие другие.
Что такое богословие с православной точки зрения? По справедливой мысли профессора Афинского Университета Афанасия Деликостопулоса: «Богословие — это слово об открывшемся Боге; оно говорит о Нем и происходит прежде всего от Него»
