Из фронтовой лирики - [32]

Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

1945

Владимир Карпеко 2 мая 1945 года в Берлине

Еще невнятна тишина,

Еще в патронниках патроны,

И по привычке старшина

Бежит, пригнувшись, к батальону.

Еще косится автомат

На окон черные провалы,

Еще «цивильные» дрожат

И не выходят из подвалов.

И, тишиною потрясен,

Солдат, открывший миру двери,

Не верит в день, в который он

Четыре долгих года верил.

1945

Петр Комаров Сунгарийские болота

Ты вниз поглядел из окна самолета —

И ты не увидел привычной земли:

Глухие разводья, протоки, болота,

Озера и топи лежали вдали.

Там чахлые травы шептались и дрогли,

И плакали чибисы, злясь на судьбу.

И серая цапля, как иероглиф,

Стояла, — должно быть, с лягушкой в зобу.

Бездонные топи. Озера, болота —

Зеленая, желтая, рыжая мгла.

Здесь даже лететь никому неохота.

А как же пехота все это прошла?..

1945

Дальневосточный фронт

Григорий Корин «Еще кого здесь выжечь хочет…»

Еще кого здесь выжечь хочет

Пороховая эта мгла?

Последний житель,

Черный кочет, —

Все,

Что осталось от села.

Огнем и кровью все полúто —

И штык, и скатка, и душа,

И только небо не разбито

На переходе рубежа.

1945

Виктор Лузгин «Далекий сорок первый год…»

Виктор Лузгин погиб на фронте в 1945 году.

Далекий сорок первый год.

Жара печет до исступленья.

Мы от границы на восход

Топтали версты отступленья.

Из деревень, в дыму, в пыли,

Шли матери, раскинув платы.

Чем мы утешить их могли,

Мы, отступавшие солдаты?

Поля, пожары, пыль дорог,

Короткий сон под гулким небом,

И в горле комом, как упрек,

Кусок черствеющего хлеба.

1945

Самуил Маршак Берлинская эпиграмма

«Год восемнадцатый не повторится ныне!» —

Кричат со стен слова фашистских лидеров.

А сверху надпись мелом: «Я в Берлине»

И подпись выразительная: «Сидоров».

1945

Сергей Наровчатов Солдаты свободы

Полощут небывалые ветра

Наш гордый флаг над старым магистратом.

И город взят. И отдыхать пора,

Раз замолчать приказано гранатам.

А жителей как вымела метла,

В безлюдном затеряешься просторе…

Как вдруг наперерез из-за угла

Метнулось чье-то платьишко простое.

Под ситцевым изодранным платком

Иззябнувшие вздрагивают плечи…

По мартовскому снегу босиком

Ко мне бежала девушка навстречу.

И прежде чем я понял что-нибудь,

Меня заполонили гнев и жалость,

Когда, с разбегу бросившись на грудь,

Она ко мне, бессчастная, прижалась.

Какая боль на дне бессонных глаз,

Какую сердце вынесло невзгоду…

Так вот кого от гибели я спас!

Так вот кому я возвратил свободу!

Далекие и грустные края,

Свободы незатоптанные тропы…

— Как звать тебя, печальница моя?

— Европа!

1945

Алексей Недогонов Висонтлааташра, капитан!

Есть такая песенка в Унгарии,

пели в дни войны ее

одну

(с грустью провожают очи карие

капитана-венгра на войну).

Кружится пластинка патефонная —

веры и заклятья талисман,

напевает женщина влюбленная:

— Висонтлааташра[7], капитан!

Дни и ночи та пластинка кружится —

хриплое эстрадное былье, —

скорбная хозяйка дома

Жужица

каждый вечер слушает ее.

Кончится круженье патефонное —

бой стенных,

полночный

зимний час, —

вновь заводит женщина бессонная

все одну и ту ж,

в который раз!

…От карпатского селения Улáури —

через Будапешт

на Сомбатель —

над землею этой

в белом трауре

кружится гигантская метель.

Сумасшедшая пластинка кружится,

кажется,

что к Дону сквозь туман

в этот час выходит в черном Жужица:

— Висонтлааташра, капитан!

Мы над скорбью женщины не охали,

не вздыхали лживым

холодком,

спусковыми у виска не грохали,

в двери не стучали кулаком.

Мы ей отвечали состраданием,

мы щадили ту слезу в глазах,

что зовется вдовьим заклинанием

на кровавых всех материках.

1945

Сергей Орлов «Вот человек — он искалечен…»

Вот человек — он искалечен,

В рубцах лицо. Но ты гляди

И взгляд испуганно при встрече

С его лица не отводи.

Он шел к победе, задыхаясь,

Не думал о себе в пути,

Чтобы она была такая:

Взглянуть — и глаз не отвести!

1945

Павел Шубин Солдат

Зеленой ракетой

Мы начали ту

Атаку

На дьявольскую высоту.

Над сумрачной Лицей

Огонь закипел,

И ты распрямиться

Не смог, не успел.

Но взглядом неробким

Следил, неживой,

Как бился на сопке

Отряд штурмовой.

Как трижды катились

С вершины кривой,

Как трижды сходились

Опять в штыковой:

Удар

   и прыжок —

На вершок,

       на аршины,

И рваный флажок

Заалел над вершиной.

В гранитной могиле,

Сухой и крутой,

Тебя мы зарыли

Под той высотой.

На той высоте

До небес взнесена

Во всей красоте

Вековая сосна.

Ей жить — охранять

Твой неначатый бой,

Иголки ронять,

Горевать над тобой.

А мне не избыть,

Не забыть до конца

Твою

   неубитую

Ярость бойца.

В окопе холодном,

Безмолвный уже,

Ты все на исходном

Лежишь рубеже.

И, сжатый в пружину,

Мгновенья,

Года

Готов — на вершину,

В атаку, туда.

Где в пламя рассвета,

Легка и грустна,

Зеленой ракетой

Взлетает сосна.

1945

Александр Твардовский «Я знаю, никакой моей вины…»

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны

И что они — кто старше, кто моложе —

Остались там. И не о том же речь,

Что я их мог и не сумел сберечь.

Речь не о том. Но все же, все же, все же…

1966