Из фронтовой лирики - [25]

Иногда умирают там.

             Главное —

                  это живут!

1943

Михаил Львов «Чтоб стать мужчиной — мало им родиться…»

Чтоб стать мужчиной — мало им родиться,

Чтоб стать железом — мало быть рудой:

Ты должен переплавиться. Разбиться.

И, как руда, пожертвовать собой.

Готовность к смерти — тоже ведь оружье.

И ты его однажды примени.

Мужчины умирают, если нужно,

И потому живут в веках они.

1941–1943

Григорий Люшнин Гайка

Бейте,

    бейте шомполами, —

Все равно не закричу!

На решетке, сжав зубами,

Гайку ржавую верчу,

На свободе быть хочу!

Вот она, друзья, смотрите!

До нее подать рукой,

И я знаю,

     как мне выйти

В мир из камеры сырой,

Хоть и смотрит часовой.

Смотрит,

     грубо окликая,

С вышки пули сыплет вниз.

Есть ли сила в нем такая

Задержать меня —

           не знаю.

Я ведь гайку перегрыз.

1943

Концлагерь

Ней-Бранденбург

Марк Максимов Баллада о часах

Мы немца в полночь навестить хотели.

Разведчик сверил время. И — в седло!

Следы подков запрыгали в метели,

И подхватило их, и — понесло…

Но без него вернулся конь сначала,

а после — мы дошли до сосняка,

где из сугроба желтая торчала

с ногтями почернелыми рука.

Стояли сосны, словно часовые.

И слушали мы, губы закусив,

как весело — по-прежнему живые —

шли на руке у мертвого часы.

И взводный снял их. Рукавом шершавым

сердито льдинки стер с небритых щек

и пальцем — влево от часов и вправо —

разгладил на ладони ремешок.

— Так, значит, в полночь, хлопцы!

Время сверьте!..

И мы впервые поняли в тот час,

как просто начинается бессмертье,

когда шагает время через нас!

1943

Немецкий тыл

Михаил Матусовский Баллада о танке капитана Половчини

Тяжелый танк вступает в бой…

Он обгоняет пламя,

Мостя дорогу за собой

Фашистскими телами.

Как мертвецов на берега

Выносит в час прибоя,

Их смерть бросает на снега

В застывших позах боя.

Вот этот лег, упав вперед, —

Пришла к нему расплата:

Землей набит открытый рот,

Земля в руке зажата…

…Но танк уже исчез в дыму.

Где след его найдете?

Враги подобрались к нему

На трудном повороте.

Мотор заглох как неживой,

И, пользуясь моментом,

Его накрыли с головой

Пылающим брезентом.

Но чтоб не думали враги,

Что сдастся он без боя,

Водитель сдвинул рычаги

Слабеющей рукою.

Танкистов мучила жара,

И немцам страшно стало,

Когда пошла на них гора

Горящего металла.

Он взял рубеж рывком одним,

Он шел неудержимо.

Летели по ветру за ним

Седые космы дыма…

Отброшен враг, огонь погас,

И бой притих в долине.

Из уст в уста идет рассказ

О танке Половчини.

Он возникает тут и там

Как мститель в самой гуще,

И настигает капитан

Идущих и бегущих.

Клубится в поле снежный прах

На узком перекрестке.

Трещат у танка на зубах

Машины и повозки.

Он через рвы летит вперед —

В глазах мелькают пятна.

И землю ту, что он берет,

Он не отдаст обратно.

Ты различишь его в огне

По свету славы вечной,

По насеченной на броне

Звезде пятиконечной.

1943

Северо-Западный фронт

Алексей Недогонов «Говорят, что степень зрелости…»

Говорят, что степень зрелости:

примерять, прикидывать,

чтоб остаться в цельной целости,

чтобы виды видывать.

Я всегда в глаза завидовал

тем, кто мог прикидывать,

но потом в душе прикидывал:

стоит ли завидовать?

Если случаем положено,

то яснее ясности —

жизнь солдат не отгорожена

от беды-опасности.

Сокрушаться, братцы, нечего:

смерть в бою сговорчива, —

люди метой не помечены,

пуля неразборчива.

Пуля-дура скосит каждого —

петого, отпетого…

Говорят — ни капли страшного,

если все неведомо.

Если свистнет во мгновение,

вспомнишь ли заранее

матушки благословение,

женки заклинание?..

Для солдата степень зрелости:

это — жить душой без хворости,

на крутой звериной смелости,

на любой проклятой скорости.

На движении рискованном,

на ночном совином зрении,

на бессмертном,

бронированном

танковом ожесточении…

1943

Борис Пастернак Смерть сапера

Мы время по часам заметили

И кверху поползли по склону.

Вот и обрыв. Мы без свидетелей

У края вражьей обороны.

Вот тáм она, и там, и тýт она —

Везде, везде до самой кручи.

Как паутиною, опутана

Вся проволокою колючей.

Он наших мыслей не подслушивал

И не заглядывал нам в душу.

Он из конюшни вниз обрушивал

Свой бешеный огонь по Зуше.

Прожекторы, как ножки циркуля,

Лучом вонзались в коновязи.

Прямые попаданья фыркали

Фонтанами земли и грязи.

Но чем обстрел дымил багровее,

Тем равнодушнее к осколкам,

В спокойствии и хладнокровии

Работали мы тихомолком.

Со мною были люди смелые.

Я знал, что в проволочной чаще

Проходы нужные проделаю

Для битвы, завтра предстоящей.

Вдруг одного сапера ранило.

Он отползал от вражьих линий,

Привстал, и дух от боли заняло,

И он упал в густой полыни.

Он приходил в себя урывками,

Осматривался на пригорке

И щупал место под нашивками

На почерневшей гимнастерке.

И думал: глупость, оцарапали,

И он отвалит от Казани

К жене и детям вверх, к Сарапулю, —

И вновь и вновь терял сознанье.

Все в жизни может быть издержано,

Изведаны все положенья,

Следы любви самоотверженной

Не подлежат уничтоженью.

Хоть землю грыз от боли раненый,

Но стонами не выдал братьев,

Врожденной стойкости крестьянина

И в обмороке не утратив.

Его живым успели вынести.

Час продышал он через силу.

Хотя за речкой почва глинистей,

Там вырыли ему могилу.

Когда, убитые потерею,

К нему сошлись мы на прощанье,

Заговорила артиллерия

В две тысячи своих гортаней.

В часах задвигались колесики.