Из Доусона в океан - [4]

От Анвика и до самого океана встречаешь совершенно иное население. Хорошо сложенные рослые индейцы исчезают и их заменяют мельмуты — нечто вроде смеси эскимоса и тлинкита. Лишенные честолюбия, мало активные и постоянно бедствующие, они не представляют интереса для белых торговцев; поэтому по-прежнему живут они на строгом мясном и рыбном рационе, изрядно сдабриваемом отвратительно пахнущим тюленьим жиром. Дома их — это земляные норы, укрепленные собранными на берегу стволами деревьев. В центре дома раскладывается костер, дым от которого выходит через отверстие в крыше. Зимой мужчины, женщины и дети набиваются в эти норы, как сельди. О санитарных, моральных и социальных условиях без труда можно догадаться.

Однако они с большим почтением относятся к умершим; их кладбища опрятны, чисты и радуют глаз. Неровный частокол окружает могилы, покрытые обычно навесом от дождя. Нередко с помощью сажи и тюленьего жира на них изображаются фантастические рисунки. Бывает, водружают на них затейливо вырезанный тотем, но, судя по крестам, подавляющее большинство умерших покоится в земле, освященной католической церковью. Сразу трудно сказать, почему не имеет успеха протестантство, но более впечатляющий ритуал католической службы, к тому же столь богатый милым первобытному сознанию мистицизмом, в противоположность предельно простому, пуританскому обряду протестантского богослужения, возможно, объяснит и это.

Проплывая от миссии Холи-Кросс до Русской миссии, замечаешь, что горы печально снижаются, в Андреевском мы послали «прости» последним тощим холмам и поплыли среди унылых равнин большой дельты Юкона. Это было повторение «низин», но чреватое куда более серьезными последствиями. Одна ошибка в этой дикой, не нанесенной ни на какую карту местности — и ты попадешь в русло южного канала и будешь обречен блуждать неведомо где, без проводника и лишенный какого бы то ни было ориентира до тех пор, пока не выберешься к побережью сурового Берингова моря. Мы высокомерно отнеслись к предложению взять проводлика-мельмута и поплатились за это, нам пришлось потратить два дня на то, чтобы проплыть эти сто двадцать миль. Зато мы без стеснения дали выход нашей бурной радости, когда ощутили, наконец, первую волну морского прилива; а когда в Кутлике мы легли спать на берегу открытого океана, то чувствовали себя уже почти дома.

Восьмидесятимильный путь вдоль побережья на Север был полон волнений. Проходя мимо опасного мыса Романова, мы подобрали иезуитского священника, которому туго пришлось в водовороте. Несмотря на свой сан, он курил трубку, был неплохим гребцом и вообще оказался превеселым парнем, готовым наравне с другими отдаваться рассказам о всяких невероятных историях. Он был одним из многих представителей того необычного типа людей, которых встречаешь в Северной стране. Итальянец по крови, француз по рождению, испанец по образованию и американец по месту жительства, он был в свое время изумляющим успехами учеником, и вея его жизнь походила на роман, но, выполняя присягу ордену, он пожертвовал Аляске двенадцатью лучшими годами своей жизни и здесь всем, даже премудростями грамматики иннуитского языка, казалось, был доволен.

Последнее наше столкновение с Беринговым морем было достойным финалом путешествия. Полночь застала нас еще барахтающимися в море, скалистый берег с подветренной и грязные небеса с наветренной стороны и ко всему — брызги дождя и визг ветра, вот-вот готового превратиться в ураган. Мы подобрали паруса, чтобы уменьшить риск быть перевернутыми штормом, и, опережая его, достигли гавани Сент-Майкла точно три недели спустя с того часа, когда покинули пристань Доусона.