Из дома рабства - [61]

— Ну и мастера вы, евреи, доставать все из-под земли!

— Совершенно верно, Елизавета Петровна, века антисемитизма выработали в нас это умение. Спасибо за учение. В том числе, вам лично.

После более чем двухмесячного перерыва работа возобновилась.

Всякое научное исследование — это преодоление препятствий. У меня ко всему были еще препятствия несколько необычные. Будучи практическим врачом, я не имел места, где мог бы проводить экспериментальную работу. Даже крыс мне иногда приходилось держать у себя дома. И жена с удивительным стоицизмом и даже с чувством юмора наблюдала за тем, как я охочусь за удравшей из своего обиталища крысой, чтобы водворить ее на место, чтобы, не дай Бог, в самом аристократическом районе Киева, рядом с гостиницей Центрального Комитета Партии не появился рассадник крыс, не то еще, чего доброго, обвинят в диверсии сионистов против родного ЦК.

Действительно, трудно поверить, что во второй половине двадцатого века в цивилизованной стране исследователь вынужден держать крыс в своей квартире.

Представляю себе, с каким скептицизмом отнесется к этим строкам человек, побывавший в СССР туристом, имевший возможность посетить великолепно оборудованные научно-исследовательские лаборатории. Бедный наивный турист! Как ему, воспитанному на гласности, понять, что для него, простака, существуют в СССР не только специально выделенные заводы, колхозы, институты, детские сады и прочее, но даже специальная, только ему доступная объективная информация? Да, да, я не оговорился — объективная информация.

В ноябре 1973 года мы жили в Москве, в гостинице «Россия». Конечно, номер для нас был забронирован по блату. Поскольку блат был очень высоким, то номер оказался в северном крыле, где, как правило, останавливаются преимущественно иностранцы.

Утром сын спустился вниз за газетами. Вместе с ними он принес небольшую книжонку в голубом переплете с красной надписью на английском языке «Евреи в СССР». Книга на том же, на английском языке содержала интереснейший статистический материал, информацию о неоценимом вкладе советских евреев в экономику страны, в науку, культуру, о героизме евреев во время войны, о выдающихся генералах-евреях. Даже для меня, специально интересующегося этим вопросом, многие фамилии прославленных военачальников явились откровением. Пятиминутного просмотра было достаточно, чтобы понять, какую огромную ценность представляет такая книга именно для советского читателя, каким великолепным контраргументом против антисемитизма она может быть. Сын сказал, что там, в киоске этих книг навалом и он без труда купит 30–40 экземпляров.

Не тут-то было! В ранний час в полупустом вестибюле гостиницы, где располагался киоск, почти никого не было и книгу некому было покупать, тем не менее, гора книг исчезла, а киоскер заявил сыну, что не осталось ни единого экземпляра. Все правильно. Турист, приехавший в СССР, имеет возможность убедиться в клевете злобствующих антисоветчиков об антисемитизме в самой совершенной стране. А советский читатель? Не хватало еще, чтобы правда о евреях распространялась в этой замечательной стране.

Но мы несколько отвлеклись от темы, тем более, что даже в Киевском ортопедическом институте, не выделенном для демонстрации иностранным туристам, тоже есть виварий, в котором крысам значительно удобнее, чем в моей квартире. Но какого черта еврею соваться в Киевский ортопедический институт?

Научная работа, на первых порах попросту удовлетворявшая мое любопытство, постепенно разрасталась и оформилась в докторскую диссертацию. К концу осени 1970 года диссертация была завершена, отпечатана и переплетена. Защищать ее я намеревался во 2-м Московском медицинском институте. Хирургический ученый совет там был самым строгим, самым требовательным, но, как мне было известно, не самым антисемитским. Этот совет могла интересовать в основном научная ценность моей диссертации, а уже только потом моя личность. Кроме того, членом этого совета был председатель хирургической секции ВАК'а, что в какой-то мере уменьшало опасность последующего прохождения диссертации в лабиринтах этого странного учреждения.

О предварительной защите я договорился с руководством Киевского ортопедического общества. Не было сомнений в том, что власть предержащих в этом почтенном обществе, в отличие от хирургического ученого совета 2-го Московского медицинского института, будет интересовать не моя диссертация, а моя, мягко выражаясь, мало приятная им личность. Защита должна была состояться в конце февраля 1972 года.

Вечером в пятницу, ровно за неделю до назначенного дня, у меня раздался телефонный звонок и незнакомый мужской голос произнес:

— Ион Лазаревич, в следующую пятницу ваша предзащита. Так вот учтите, что вам собираются устроить еврейский погром.

— Кто это говорит?

— Не важно. Ваш доброжелатель.

— Мои доброжелатели знают, что на меня можно положиться и обычно доверяются мне.

Трубку положили. Так. Кто это? Действительно ли доброжелатель? Или посланец тех, кто собирается устроить мне погром? Попытка испугать меня, деморализовать? А, может быть, действительно отказаться от предзащиты в Киеве, тем более, что я еще болен — после довольно тяжелой пневмонии — и у меня есть возможность почетно отступить? Испугался все-таки! Позор! Кого испугался? Кто из этой банды может оказаться достаточно сильным оппонентом?