Из дома - [106]

Лошадь остановилась во дворе школы, мы начали выкарабкиваться из саней. Стало холоднее. На краю неба, как раскаленное лезвие, загорелся закат. От лошади поднимался белый пар. Я погладила ее по морде, она встряхнулась и зашевелила ушами. Дядя Антти крикнул с крыльца:

— Подбрось ей сена!

Бабушка разогрела ужин, мы ели, глядя в тарелки. Дядя Антти как всегда закончил первым, отодвинул тарелку, зажег папиросу, с силой выпустил синюю струю дыма вверх и проговорил:

— Я уверен, что в Карелии будет лучше. Нам вербовщики говорили, что там, на лесоразработках, хорошо платят. Говорят, что и отсюда всех наших подчистят, там республика Карело-финская существует, не хватает финнов. Вроде бы прямой смысл нас всех туда направить, — рассудил дядя Антти.

— Слава Богу, отец умер, ему уж не придется мучиться на пересыльных пунктах и дорогах, — проговорила бабушка, вставая, чтобы убрать посуду со стола.

* * *

Как только учителя перестают искать в журнале, кого бы вызвать к доске отвечать урок, и проходит напряжение, перед глазами всплывает Володино лицо. Он улыбается, ему кажется, что мы должны пожениться. А я не знаю, что мы будем делать, когда поженимся. Я ни за что в этот город Брянск не поеду, я не могу ему показать свой паспорт. Очень много надо будет ему объяснить, и все равно ему всего не понять, на всю жизнь останемся чужими, придется, если, к примеру, поехать в его Брянск, как-то все объяснить его отцу — он партийный, русский, ни от чего, наверное, не пострадал… Можно, конечно, отправиться к той начальнице паспортного стола и получить нормальный паспорт, все скрыть и никогда уже в жизни никому ни о чем не рассказывать. Но если я поеду с Володей к моим тетям? Они же говорят по-фински… Правда, они могли бы и не говорить при нем, но вот бабушка, по ней сразу все понятно. Она почти не говорит по-русски… Получится, будто я стесняюсь самых близких мне людей. Может быть, Лелькин муж Семен прав, что я Володю не очень-то люблю. Интересно, почему он так думает? Выходит, у меня такая первая любовь. Шура тоже говорила, что не выходят замуж за первого же парня. Но это просто так считается…

Что же он мне тогда там на лавочке под акациями говорил про эстонцев? Будто их от немцев освободили и что они все предатели. Но кто из эстонцев просил их освобождать? Такое количество в Сибирь при раскулачивании сослали, а сколько арестовано! Может, он ничего не знает? Наверное, ему на партсобрании про это говорят. Выходит, что хотя он побывал во многих освобожденных странах, ничего сам не увидел. Ведь все знают, что в Прибалтике жили при немцах лучше, чем сейчас. Если я выйду замуж за Володю, мне, наверное, и от своих детей придется скрывать, куда делись их бабушка и дедушка. Получилось бы для тех, кто это все сотворил, прекрасно — и концы в воду. Мне лучше вообще кончить с Володей и никогда больше не знакомиться с такими…

— Хиво, иди к доске! — Валентина хотела, чтобы я повторила теорему, которую она объяснила.

Я прошла к доске, но я абсолютно ничего не слышала. Она мне опять всадила двойку в журнал, да еще нотацию прочитала.

* * *

На вокзале было шумно. Казалось, даже весело, — мне всегда так казалось, когда наших собиралось много вместе. А у взрослых при всех переездах были очень напряженные и озабоченные лица. Как-то не верилось, что им плохо. Им просто как бы хотелось быть при таком важном деле серьезными.

Мы таскали в вагоны-телятники тюки и ящики. Ящики мы ставили вниз, а сверху клали мягкие тюки и мешки. Мы почти закончили работу. Рядом с нашим вагоном стояло несколько парней и девушек, они о чем-то громко разговаривали и смеялись. Я подошла к ним поближе.

Девушка с желто-белыми волосами, подкрученными валиком вниз, смеясь рассказывала, как на танцах в клубе погас свет и в темноте она вцепилась в какого-то парня-эстонца, думая, что это ее брат, и закричала:

— Армас, Армас [42], я боюсь! А тот не будь дурак…

Я не расслышала, что тот сделал с ней. Моя бабушка заметила, что я стою без дела, и позвала к себе. Я махнула ей рукой, чтобы она чуть подождала.

— Молодец, не растерялся, — проговорил, смеясь во все горло, худой длинный парень с грязно-белыми волосами.

Действительно, такого имени у эстонцев, кажется, нет, а это слово означает то же самое, что и в финском языке. Вообще, в наших деревнях я тоже не слышала, чтобы кого-нибудь так звали. Но эти, кажется, из Келтто. Они говорят чуть иначе, чем мы. Они ни в Финляндии, ни в оккупации не были. Но у них все равно такие же шестимесячные удостоверения личности со статьей, как и у нас, хотя им не пришлось изменять родине. Вообще, может, это даже справедливо. Ведь мы-то сумели доказать свою преданность тем, что сами пожелали вернуться, а эти никак ничего не доказали — их просто в Сибирь сослали за то, что они финны. Им больше статья подходит, чем нам. Вообще, все как-то запутано. Странно, эстонцев берут в армию, а наших ребят нет. Может быть, потому что у них своя республика и их нельзя в армию не брать? А интересно, почему Финляндию так и не взяли? Может быть, им действительно в Германию надо было торопиться. Это тот «лесной брат» там в Пука так говорил. Он еще сказал, что не думайте, что финны умнее других, просто не до них было. Дядя Антти и Атами Виркки с ним тогда спорили, все про Зимнюю войну ему напоминали.