Из дневника улитки - [7]

Не знаю, скоро ли (хорошо бы поскорее) прервет свою игру со спичками и расстоянию от Бебеля до наших дней прибавит с улиткин нос справедливости тот замкнутый человек, кого я называю Вилли, чье прошлое никак не кончится. (Я почти уверен, что это аккуратное раскладывание содержимого спичечных коробков придумал Скептик, сидя потом в подвале, как своеобразную игру против времени.) Бонн, Кифернвег. Сегодня я целый час сидел у него, и мне захотелось украсть спички, потому что его игру подсмотрели и она превратилась в повальную моду. (Сказать, что он утром неразговорчив, значило бы, что в другое время он словоохотлив.) Он слушает, что-то записывает, не отрываясь от спичек, и я понимаю, что этот человек не вступит в борьбу до тех пор, пока не выйдет из этого состояния. (Что заставляет его медлить? Ненависть противников, тяготы власти?) Перед самым уходом мне удалось рассмешить его, уж не знаю чем: иной раз между меланхолией и социал-демократией возникают короткие замыкания — комизм отчаяния.

Двадцативосьмилетний штудиенасессор Герман Отт учительствовал еще до перевыборов, до того когда в марте тридцать третьего появилась праздничная статья в честь пятидесятилетия синагогальной общины с заключительной цитатой из Гете: «Всем насилиям назло не дать себя сломить»; одновременно он подписывал бумаги как второй секретарь Шопенгауэровского общества — скорее местно-патриотического, нежели научного объединения пожилых и принципиальных консерваторов. В обязанности Отта входило сопровождать приезжих гостей в дом на Хайлигенгайстгассе, где философ родился. Там он сыпал датами вперемешку с цитатами и (мимоходом) объяснял скепсис философа наследственностью, полученной от семейства ганзейских купцов.

Кроме газеты еврейской общины, в Данциге выходил сионистский ежемесячник, имевший читателей также в Диршау и Гдыне. Редактором «Еврейского народа» был Исаак Ландау. Одновременно с праздничной статьей синагогальной общины, которая, за исключением гётевской цитаты, воздержалась от каких бы то ни было политических намеков, Ландау опубликовал статью под названием «Положение в Германии» — о начале преследования евреев.

Поэтому журнал был запрещен на три месяца. Напуганный анонимными угрозами, Исаак Ландау покинул Вольный город на велосипеде, одолженном ему штудиенасессором Оттом; за Кляйн-Катцем он пересек границу и покатил в Польшу, и из Путцига, прежде чем отправиться дальше в Палестину, поездом отправил велосипед обратно. Ландау послал цветную почтовую открытку, изображавшую маяк на полуострове Гела. Вместе с приветами он передавал пожелание, чтобы в будущем не было недостатка в маяках.

— Я сомневаюсь, — сказал Герман Отт, — что дело ограничится этим единичным бегством.

Вскоре первые студенты-евреи вынуждены были прервать свои занятия в технической высшей школе, ибо работать за чертежными столами и в лабораториях стало невозможно из-за студентов из СА…

— Что значит «стало невозможно»?

— Из-за всяких пакостей.

— Что за пакости?

— Выливали чернила на чертежи.

— То есть просто баловались?

— Возможно, некоторые студенты из СА так и думали, что просто балуются.

— А сегодня? Студенты бы стали?

— Не знаю.

— Скажи честно, стали бы?

— Некоторые, может быть.

— И те, кто за Мао?

— Не исключено, что некоторые студенты-маоисты думают, будто только балуются.

— А если они против и за справедливость?

Я не хочу упрощать. Насильники и праведники не умеют слушать. Только вот что, дети: не будьте чересчур праведными. Люди могут испугаться вашей праведности, бежать от нее…

После того как один ассистент высшей школы — еврей вынужден был уйти с работы, его как имперского немца выдворили в Мариенбург и заключили в лагерь (слово «концлагерь» еще не было в ходу), — штудиенасессора Отта привело в ужас другое бегство со страшным концом. В спортивном зале гимназии кронпринца Вильгельма повесился на турнике семнадцатилетний гимназист, после того как соученики заставили его в уборной (просто так, из баловства) показать свою обрезанную крайнюю плоть.

Нескольких учеников выставили из школы; тем не менее Герман Отт высказался перед собравшимися коллегами учителями скептически: «Сомневаюсь, что на учеников можно воздействовать исключением, пока некоторые учителя задают сочинения на обобщающие темы типа „Евреи — наше несчастье“».

Старшеклассникам же, которых позднее в Северной Африке, в Полярном море и подводных лодках лишили возможности перевалить за тридцать и стать скептиками, Скептик излагал «Скептический взгляд» Шопенгауэра, любителя пуделей. (От морали и достоинства остались лишь распорки для воротничков и кисточки для пудры.) «Сомневаюсь, — сказал Отт своим старшеклассникам, — что вы меня слушаете».

В апреле тридцать третьего правительство меньшинства в Циме распустило фолькстаг. При перевыборах 28 мая национал-социалисты выиграли с незначительным большинством в 50,03 процента. (В рейхе в марте за Гитлера голосовало только 43,9 процента избирателей.)

Некто по имени Раушнинг стал в Данциге председателем судебной коллегии. Профсоюзы не оказали существенного сопротивления и сразу же были приравнены к национал-социалистским фабричным ячейкам; эта позорная податливость доныне заставляет Германское объединение профсоюзов браво клясться «Никогда больше!» и витиевато каяться, в особенности 1 Мая…