Из блокнота индолога - [20]

Я вынул бумажник, но кули, несший чемодан, жестом предупредил, что никакой платы не надо. Мне стало как-то неловко. И снова мы смотрели друг на друга, улыбались, хлопали друг друга по плечу. И снова я пожимал крепкие, жесткие руки. Красные рубахи рдели на солнце. На этой станции за все ее существование были и забастовки, и митинги, и демонстрации, но в тот, уже очень далекий день на станции Тричур состоялась молчаливая, — но какая красноречивая! — манифестация в честь нашей страны, в честь мира и свободы.

Поезд тронулся, и платформа стала медленно уплывать. Я выглянул из окна и долго, махал рукой своим новым друзьям. Я никак не мог оторвать глаз от пламенеющих на. солнце красных рубах, и в ушах у меня долго звучало: «Товарищ Правда».

МУРУГАЯН И МУРУГЕСАН

В Махабалипураме сама природа позаботилась создать ровную поверхность скалы, столь привлекательную для художников. И безвестные художники на этом полотне из камня создали изумительные картины. Среди привычных индийских мифологических и эпических сюжетов на громадном барельефе Махабалипурама. изображен и такой, который можно было бы назвать «Вечер в деревне». На фоне множества фигур художник (а может быть, художники) выделил, продвинул вперед крестьянина, который доит корову. Теленок льнет к ней, а она по-матерински нежно, и ласково, лижет его. Перед вами заурядная деревенская сцена, но в ней поражает то, что создана эта группа веков тринадцать-четырнадцать назад.

Поэзия нелегкого крестьянского труда именно здесь, в Махабалипураме, нашла, быть может, одно из самых прекрасных своих воплощений во всем мировом искусстве. Проезжая через этот городок, я не мог удержаться от соблазна еще раз полюбоваться этим гениальным барельефом. Путь мой пролегал мимо, многих деревень, где жили потомки этих самых крестьян, многообразной толпой наполняющих каменную картину в Махабалипураме.

Одна из поездок пришлась на время уборки урожая: но в этих местах четкого деления на периоды полевых работ нет — тут убирают, а рядом вспахивают, а неподалеку крестьянки в разноцветных сари, стараясь двигаться строго по прямой линии, высаживают рассаду. Так здесь работали десятки веков назад, и с тех пор ничего не изменилось. Правда, не все крестьяне убирают или сажают рис на своих собственных участках, одни трудятся по найму, другие — на своей земле.

В первый раз я встретился с Муругаяном прямо на рисовом поле — среди сочной зелени.

Я остановился, чтобы сфотографировать крестьян — меня покорили ритм, в котором они работали, и гамма красок. Труд их невероятно тяжел — ведь работают они от зари до зари, лишь изредка распрямляясь, чтобы размять поясницу. Муругаян подошел ко мне, представился и спросил, кто я и откуда приехал в эти края. На его лице цвета старой бронзы играла приветливая улыбка. Как выяснилось, он — председатель деревенского панчаята, коммунист, ему 35 лет. У него довольно большая семья и, увы, огромные долги. Человек он грамотный, читал о. нашей стране и, естественно, забросал вопросами о том, как у пас выращивают рис, интересовался урожаями, жизнью крестьян и. их работой в колхозах.

— Да, кооперация — дело стоящее, — сказал он. — Только с чего ее у нас начинать?

Однако на эту тему нам удалось поговорить в другой раз — в тот день мне надо было торопиться к цели своей поездки, на митинг.

На улице, которая вела к деревенской площади, где должен был состояться митинг в защиту сражающегося Вьетнама, шумела вечнозеленая листва и шелестели гирлянды красных флажков. Сюда, на эту улицу, пришли и мы — Муругесан, Муругаян и я. Мои друзья нет-нет да и поглядывали на небо — не помешает ли митингу дождь. У Муругесана — совершенно седая голова. Скоро он будет отмечать свое семидесятилетие. Муругаян — моложе его по возрасту вдвое, а по партийному стажу — втрое. Они, можно сказать, тезки — и того, и другого родители назвали в честь воинственного бога Муругана, которого народная фантазия наградила шестью головами. Но мои друзья — не боги, а обыкновенные люди.

— Товарищ Муругесан, скажите, пожалуйста, как началась ваша партийная жизнь?

— С урока интернационализма, с участия в демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти. В городе, где я жил в те годы, профсоюз железнодорожников работал активно, и на демонстрацию вышло несколько тысяч человек. Где-то далеко в США совершалось преступление против двух честных тружеников, и мы присоединили свои голоса в защиту этих людей. И еще с забастовки железнодорожников, охватившей тогда весь юг Индии. И с празднования 1 Мая. Пролетарская солидарность и самоотверженная борьба всех честных людей за интересы народа — вот что привело меня в партию. За участие в забастовке я попал в тюрьму. Старшие товарищи знакомили нас с великими идеями К. Маркса и В. И. Ленина, с тем, что принесла с собой Великая Октябрьская социалистическая революция в России, с ее международным значением. Мы переписывали от руки «Коммунистический манифест», знакомились — часто по рассказам — с трудами основоположников марксизма. И все же это было настоящим университетом жизни и борьбы. А потом меня освободили. И снова началась повседневная партийная работа. А затем снова тюрьма. Всего в тюрьмах я провел четырнадцать лет. Одним из самых памятных моментов моей партийной жизни стал тот февральский день 1946 г., когда жители Мадраса выступили в поддержку восставших моряков тогдашнего англо-индийского военно-морского флота. В городе шла забастовка, проходили демонстрации и митинги, был остановлен городской транспорт. В течение двадцати четырех часов народ оставался хозяином города. В демонстрациях приняли участие в знак солидарности и некоторые офицеры-англичане.