Июльский ад - [20]

Офицеры поспешили за ним. Валентин на ходу, ни к кому специально не обращаясь, произнёс:

— А ведь Ядренко этот, я вам скажу, предчувствовал свою гибель.

— Как это предчувствовал? — поинтересовался майор-медик.

— Да очень просто: он много раз рассказывал нам о своих снах, в которых его непременно зарезают.

— Да, — буркнул всё ещё не остывший от гнева Зенин, — я тоже много раз слышал об этих его снах от него лично.

А Василий добавил:

— Только бедный Ядренко в снах никак не мог установить — кто же его зарежет: то ли свои братья-славяне, то ли немцы.

Рядовой Ядренко, неловко поджав под себя руку, лежал ничком; шинель на спине была располосована и обагрена его кровью.

— Ах, Ядренко-Ядренко! — с горечью вздохнул Валентин.

— Гак и не добрался ты до своей… как её? Забыл…

— До Прохоровки какой-то, — подсказал Василий. — Он из-под неё родом.

— Вот-вот, до Прохоровки своей, до своей малой Родины. Чертовщина какая-то…

Зенин, бросив презрительный взгляд на Валентина, насмешливо хохотнул:

— У нас у каждого своя Прохоровка, и никто из нас не знает, доберёмся ли мы когда-нибудь до неё живыми…

— Отставить разговоры! — прикрикнул комбат. — Давайте перенесём рядового отсюда…

И НЕБЕСА ПОСЛАЛИ СМЕРТЬ

Ротмистров, поглядывая в окошко мчавшегося к Миллерово автомобиля, то и дело тяжело вздыхал: трудно-архитрудно! — и создавать новую армию, приводить её в надлежащий порядок, и командовать ею…

Павел Алексеевич, сняв очки, устало протёр глаза. Почему он, генерал, ехал сейчас в Миллерово? Не надо задавать такой вопрос — ни самому себе, ни, тем более, кому-то со стороны: на это были веские причины! Всё дело заключалось в том, что уже стояла середина марта и что в это самое время и штаб армии — его, Ротмистрова армии, — и армейские части, и главные силы 29-го танкового и 5-го гвардейского Зимовниковского механизированного корпусов сосредоточились именно в этом самом пункте, носящем название — Миллерово.

На какое-то время Павел Алексеевич отвлёкся от мыслей об армии: в его голову внезапно хлынули совсем недавние и очень для него приятные воспоминания. Да, что ни говори, но он в последнее время ох как часто посещал столицу необъятного СССР — древний город Москву. И решал там не только необходимые стратегические дела, касающиеся непосредственно 5-й гвардейской танковой армии. Нет, помимо всего неотложного, касающегося армии и только армии, были у него, у боевого генерала, запоминающиеся встречи с партийными и государственными деятелями, были встречи с известными журналистами и писателями.

Ротмистров специально прикрыл глаза, и тотчас перед мим, как наяву, возник образ Микояна, обходительного и внимательного. Микоян был членом Государственного Комитета Обороны, руководил снабжением Красной Армии продовольствием, боеприпасами, горючим и другими материальными средствами. Он почему-то очень хорошо относился к Павлу Алексеевичу и, не стоит, видимо, скрывать, что именно благодаря ему, благодаря его пристальному вниманию и дружеской заботе только что созданная армия в самый что ни есть короткий срок была обеспечена всем необходимым.

Хорошее впечатление на Ротмистрова произвела его встреча с всесоюзным старостой Калининым. Михаил Иванович, вручая генералу орден Суворова II степени, просил его передать горячий и пламенный привет и самые лучшие пожелания воинам-танкистам.

Но, пожалуй, — да что там пожалуй?! — в самой реальной действительности более всего запомнилась, запала глубоко в душу Павлу Алексеевичу его встреча с известным советским писателем Алексеем Николаевичем Толстым, который сам захотел непременно поговорить с ним, генералом-танкистом, по прочтении в газете «Красная звезда» статьи — «Мастер вождения танковых войск». Целых два часа расспрашивал тогда писатель генерала о боевых действиях танковых войск, о проводимых тактических приёмах, о конкретных примерах героизма танкистов. Ну буквально до всего было дело и интерес у писателя Толстого…

— Павел Алексеевич! — донёсся до расслабившегося и задумавшегося Ротмистрова голос адъютанта Земского.

Ротмистров медленно открыл глаза:

— Чего тебе, Василий?

— Мы к Миллерово подъезжаем.

… Миллерово было похоже на растревоженный муравейник. Разгружались с железнодорожных платформ танки, сновали люди, в воздухе разносились громкие выкрики команд, да ещё невыносимый лязг и противный — до зубной боли — скрежет железа об железо.

Братья Кошляковы стояли у своего танка, который уже успели согнать с платформы. К ним подошёл чем-то озабоченный капитан Зенин.

— Мужики, а что — закурить у вас не найдётся? — спросил ом. — Дымнуть хочется — прямо спасу нет!

— Может, тебе ещё и губы в придачу дать, — хмыкнул Василий, — чтобы лучше затяжки делать?

— Грубиян! — хмыкнул Зенин и ещё раз повторил, но теперь уже растягивал слово по слогам: — Гру-би-ян!..

Валентин пренебрежительно отвернулся от Зенина: он всё ещё непримиримо зол был на него за тогдашний инцидент в домике медиков, а тут ещё настырный капитан продолжал настойчиво добиваться благосклонности со стороны Файлы, которую, незаметно для себя, полюбил он, Валентин. Фаина, естественно, отвергала приставания Никанора, но он не отступался, и это злило, доводило до бешенства Валентина Кошлякова, и он уже не один раз обещал Никанору, что когда-нибудь обязательно набьёт ему морду, — его наглую капитанскую морду, но тот лишь презрительно усмехался в ответ.