Июльский ад - [19]

Валентин покраснел, неловко пожал плечами, не зная, что ответить.

— А-а, — заговорщицки рассмеялась Фаина и, тотчас сделав серьёзное лицо, приложила палец к губам, — понимаю: страшная военная тайна!..

Валентин покраснел ещё больше, хотел что-то ответить, но тут танец окончился. Фаина лукаво взглянула ему в глаза:

— Надеюсь, вы меня ещё раз пригласите, лейтенант: хочу, чтобы вы всё-таки сказали мне пару слов. А то у меня, ей-Богу, создаётся впечатление, что вы немой, что вы вообще не умеете говорить.

— Да, — протянул растерявшийся вконец Валентин, — конечно…

Но тут к ним петухом подскочил капитан Зенин, галантно взял Фаину под руку:

— Следующий танец, прекраснейшая из медсестёр, вы потанцуете со мной. А лейтенант пусть отдохнёт. Или, лучше всего, пусть сочинит какой-нибудь стих.

— Стих? — Фаина округлила глаза. — Валентин пишет стихи?

— Да, — небрежно бросил Зенин, — пописывает…

— Я очень люблю стихотворения и хочу услышать… Товарищи, я только что узнала, что лейтенант Валентин Кошляков имеет поэтический дар. Давайте дружно попросим его прочесть что-нибудь!..

Валентин пытался отказаться, стесняясь дамского общества, но майор-медик сразу же переубедил его:

— Валька, не дури… Некрасиво!.. Тем более, если женщина просит…

— Ладно, уговорили, я прочту одно стихотворение. «Отпущение грехов» оно называется.

— Погоди! — крикнул ему весёлый младший лейтенант и поставил перед ним табурет. Залезай, Валька, на сцену! Помогите мне его подсадить, товарищи!

И Валентин, несмотря на сопротивление, был водружён на табурет. Он прищурил глаза на огонь лампы и начал:

Я пришёл к отцу святому

Замолить свои грехи.

Но — увы! — отец уехал,

Ещё спали петухи.

На крыльцо взошла в томленьи

Молодая попадья

На неё взглянул и понял —

Буду больше грешен я…

Попадья же предложила:

«Что стоишь как столб в дыму?…

Я за батюшку, пожалуй,

Все грехи твои сниму».

Не степенно, не дородно

Стан свой в избу понесла,

А игривой, сытой кошкой…

И смятение внесла…

В избе — сумрак, лишь огонь

Тускло зрит из поддувала…

Здесь младая попадья

В первый раз поцеловала.

«Слушай, матушка, постой!..» —

Лицо к долу опускаю.

«Милый! Милый! Обними…

Все грехи твои прощаю…»

Я забыл зачем пришёл:

Тут уж кровь моя взыграла

На постели попадья

Всю любовь мою забрала.

Ах, младая попадья!..

Твои груди — словно скалы…

Три часа, — грехи снимая, —

Страстно ты меня ласкала,

Я пришёл к отцу святому

Замолить свои грехи,

А ушёл довольно поздно —

Уже спали петухи.

— Браво! — первом закричала Фаина, когда Валентин окончил чтение. — Валентин, можно я вас за это поцелую? Да слезайте же скорее!

И ома звонко чмокнула раскрасневшегося лейтенанта в щёку.

— А теперь — снова танцы! — весело выкрикнула Фаина и схватила Валентина за руку. — Дамы приглашают кавалеров! Я, можете себе представить, приглашаю вас, великим молчальник!

— Я прошу прошения, но, Фаина, дорогая моя, о чём это ты щебечешь, пташка моя? По-моему, этот танец ты обещала мне? Не так ли?

— Всё так, но извините, капитан, я — передумала и своё обещание беру обратно.

Никанор побледнел. То ли от неловкого положения, и котором он оказался и, видимо, впервые, то ли от ярости.

— Ну ты! — прошипел он сквозь зубы. — Я подобных шуточек не люблю… Иди сюда!..

И он грубо схватил Фаину за руку, дёрнул к себе. И туг вмешался сбросивший с себя чувство смущения Валентин.

— А ну-ка, брось её руку, Никанор! Это дамский танец…

— Чего?

— Отпусти руку девушки, я сказал! Иначе…

Зенин отпустил руку Фаины и грудью полез на Валентина:

— Ты, стихоплёт несчастный, да я тебя сейчас так врежу по мозгам, все рифмы свои растеряешь!

Валентин побелел как мел и, сжав кулаки, шагнул к шипящему от ярости капитану. И тут распахнулась дверь, и под крик майора-медика «Смирно!» вошёл командир батальона майор Чупрынин.

— Вольно, товарищи офицеры! — скомандовал он и, присев на табурет, огляделся. — По какому случаю столь грандиозный банкет?

И не дожидаясь ответа на этот вопрос, снова спросил:

— А чего эти задиристые петушки — капитан и лейтенант— не поделили? Хмель в голову вдарил или ещё чего?… С немцами надо воевать, — он вздохнул тяжело, — с немцами, а не друг с другом. Понятно вам, товарищи офицеры? А если вам уж так приспичило, что просто необходимо подраться, то разрешаю вам это сделать. Подеритесь, но только… после войны.

— Товарищ комбат, — нагнулся к уху Чупрынина майор-медик, — наркомовские употребите? За компанию. Повод для этого вполне хороший.

Комбат насмешливо взглянул на майора и озорно почесал кадык:

— Чёрт с вами, наливайте! Пока мы не замяты в боевых действиях, думаю, что можно себе позволить такое удовольствие.

Но выпить Чупрынин так и не успел: снова распахнулась дверь и в помещение буквально ворвались Василий Котляков и Алина. Алина, загородив рот и нос ладонью, всхлипывала. А лейтенант кинул ладонь к виску:

— Товарищ комбат, разрешите доложить!

— Разрешаю, лейтенант, докладывайте!

— Мы с медсестрой только что, сейчас вот, прогуливались и обнаружили рядового Ядренко. Мёртвого…

— Что? — вскинулся Чупрынин, передёрнув бровями.

— Рядовой Ядренко мёртв. Зарезан ножом. За противотанковом пушкой.

— Чёрт побери, это же ЧП. Теперь пойдут разборы да дознания, кто и за что его зарезал… Так, ладно, идите за мной, лейтенант! Покажете! — приказал комбат и стремительно вышел вон.