Иветта - [7]

Сервиньи долго смотрел на девушку и наконец произнес:

— Вы сегодня очаровательны, мамзель. Я хотел бы, чтобы вы всегда были такой.

Она ответила с оттенком обычного лукавства:

— Только не объясняйтесь мне в любви, Мюскад! Сегодня я приняла бы это всерьез, и вы поплатились бы не на шутку.

Маркиза, казалось, была счастлива, вполне счастлива. Строгое черное платье, благородными линиями задрапированное вокруг полной и крепкой фигуры, скромная красная отделка на лифе, гирлянда красных гвоздик, идущая от пояса и закрепленная у бедра, одна красная роза в темных волосах, все в ее облике, в простоте наряда, на котором цветы алели, точно кровь, во взгляде, в медлительности речи, в скупости жестов — все таило сдержанный пламень.

Саваль тоже был серьезен и сосредоточен. По временам он привычным движением гладил свою темную остроконечную бородку, думая о чем-то значительном.

Несколько минут никто не произносил ни слова.

Когда подали форель, Сервиньи заметил:

— Хорошо иногда помолчать. Молчание часто сближает больше, чем любые слова. Вы со мной согласны, маркиза?

Слегка повернувшись к нему, она ответила:

— О да, вполне согласна. Такая отрада вместе думать о приятном!

Она подняла жаркий взор на Саваля, и несколько секунд они, не отрываясь, смотрели друг на друга.

Под столом произошло чуть заметное движение.

Сервиньи продолжал:

— Мамзель Иветта! Если вы все время будете такой скромницей, я подумаю, что вы влюблены. А в кого вы могли влюбиться? Ну-ка, поищем. Я оставляю в стороне легионы рядовых вздыхателей и беру только главных: в князя Кравалова?

При этом имени Иветта встрепенулась:

— Чего вы только не придумаете, Мюскад! Ведь князь — это прямо фигура из паноптикума, да еще получившая медаль на выставке бород.

— Отлично! Долой князя. Значит, ваш избранник — виконт Пьер де Бельвинь.

На этот раз она рассмеялась.

— Вы только представьте себе, как я висну на шее у Резине (она всех награждала прозвищами и звала Бельвиня то Резине, то Мальвуази, то Аржантейль[4]) и шепчу ему под нос: «Мой миленький Пьер» или: «Мой дивный Педро, мой возлюбленный Пьетри, мой малютка Пьерро, подставь, мой песик, свою славную мохнатую морду твоей женушке, она хочет поцеловать тебя».

Сервиньи провозгласил:

— Снимаем номер второй. Остается шевалье Вальреали, которому явно покровительствует маркиза…

Иветта захохотала еще звонче.

— Это хныкса-то? Да ведь он служит плакальщиком в церкви Магдалины и сопровождает похороны первого разряда. Когда он на меня смотрит, мне кажется, что я покойница.

— Покончено и с третьим. Значит, вы воспылали страстью к барону Савалю, здесь присутствующему.

— К господину Родосу-младшему? О нет! Он для меня слишком грандиозен. Это все равно, что любить Триумфальную арку на площади Звезды.

— Тогда, мамзель, нет сомнений, что вы влюблены в меня, ибо я единственный из ваших поклонников, о котором мы еще не упоминали. Я приберег себя к концу — из скромности и осторожности. Мне остается только поблагодарить вас.

Она возразила с грациозной игривостью:

— Влюблена в вас, Мюскад? Да нет же! Я люблю вас очень… но не люблю по-настоящему. Постойте, я не хочу вас обескураживать… Я не люблю вас… пока что. У вас, пожалуй, есть шансы Не теряйте терпения, Мюскад, будьте преданны, услужливы, послушны, заботливы, предупредительны, покорны любому моему капризу, готовы на все, чтобы мне угодить, и тогда позднее… будет видно.

— Знаете, мамзель, все, что вы требуете, я предпочел бы предоставить вам «после», а не «до», если вы ничего не имеете против.

Она спросила с наивным видом субретки:

— После чего… Мюскад?

— Черт возьми, да после того, как вы докажете мне, что любите меня.

— Ну что ж! Можете поступать так, как будто я вас люблю, и даже верить этому.

— Но все-таки…

— Замолчите, Мюскад, прекратим разговор на эту тему.

Он отдал ей честь по-военному и умолк.

Солнце закатилось за островом, но небо все еще пламенело, точно горн, и мирные воды реки, казалось, превратились в кровь. Отблески заката рдели на домах, на предметах, на людях. И красная роза в волосах маркизы была словно капля пурпура, упавшая из облаков на ее голову.

Иветта загляделась на закат, и тогда мать ее, будто случайно, положила свою обнаженную руку на руку Саваля; в этот миг девушка шевельнулась, и рука маркизы торопливо вспорхнула и стала расправлять складки корсажа.

Сервиньи, наблюдавший за ними, произнес:

— Мамзель! Не пройтись ли нам по острову после обеда?

Она радостно ухватилась за это предложение:

— С удовольствием! Вот будет чудесно! Мы ведь одни пойдем, Мюскад?

— Ну да, одни, мамзель.

И снова воцарилось молчание.

Величавая тишина сумеречных далей, дремотный покой вечера убаюкивали души, тела, мысли. Бывают такие тихие, такие мечтательные часы, когда говорить почти невозможно.

Лакеи прислуживали бесшумно. Небесный пожар угасал, и ночь не спеша простирала над землей свои тени.

— Вы долго намерены прожить здесь? — спросил Саваль.

И маркиза ответила, подчеркивая каждое слово:

— Да. До тех пор, пока буду здесь счастлива.

Когда совсем стемнело, принесли лампы. Посреди окружавшего мрака они пролили на стол странный белесый свет, и тотчас на скатерть посыпался дождь мошек. Это были совсем крохотные мошки, они пролетали над ламповыми стеклами и, опалив себе лапки и крылышки, усеивали салфетки, приборы, бокалы серой шевелящейся пылью.