— Кофе будем пить на крыше? — осведомился капитан.
— Разумеется, — поддержал я.
Он поднялся. В комнате уже царил полумрак, как во всех мавританских домах, свет проникал туда лишь из внутреннего дворика. Высокие стрельчатые окна были затенены лианами, свисавшими с плоской кровли, где проводят душные летние вечера. На столе оставались только фрукты, огромные африканские фрукты, виноград, величиной со сливу, спелые, с лиловой мякотью фиги, продолговатые мясистые бананы, туггуртские финики в плетенках из альфы.
Смуглолицый слуга распахнул дверь, и я направился вверх по лестнице, на голубых стенах которой лежал слабый отблеск угасавшего дня.
Еще мгновение — и у меня вырвался глубокий блаженный вздох: я очутился на крыше. С нее открывался вид на весь Алжир — город, порт, рейд, уходящие вдаль берега.
Дом, приобретенный капитаном, представлял собой старинную арабскую постройку и был расположен в самом сердце старого города, среди лабиринта улочек, где кишит пестрое население африканского побережья.
Внизу, под нами, квадраты плоских кровель гигантскими ступенями спускались к островерхим крышам европейского города. А дальше — мачты стоящих на якоре судов и море, открытое море, такое безмятежное и синее под синим безмятежным небом.
Подложив под голову подушки, мы разлеглись на циновках, и, неторопливо прихлебывая кофе — оно здесь неслыханно вкусное, — я глядел в потемневшую лазурь, где слабо проступали первые звезды: далекие, бледные, они еще не успели разгореться.
Легкое, крылатое тепло ласкало нам кожу. Иногда оно сменялось более осязаемым и знойным дуновением, приносившим с собой из-за вершин Атласа еле уловимый запах Африки, дыхание соседней пустыни. Капитан, растянувшись на спине, восторгался:
— Что за страна, дорогой мой! Как легко в ней живется! Здесь даже отдых — и тот как-то особенно сладок! А ночи!.. В такие только мечтать!
А я в блаженной полудремоте лениво и в то же время пристально следил, как над нами одна за другой вспыхивают звезды.
Наконец я негромко попросил:
— Расскажите мне что-нибудь из вашей жизни тут, на Юге.
Капитан Марре, бывший спаги, один из ветеранов нашей африканской армии, выбился в офицеры только с помощью собственной сабли.
Благодаря его знакомствам и связям мне удалось совершить замечательное путешествие по пустыне, и в этот вечер, перед отъездом во Францию, я зашел выразить ему свою признательность.
Он спросил:
— Что именно вас интересует? За двенадцать лет жизни в песках со мной было столько всякого, что я ничего толком не помню.
Я не отставал:
— Расскажите об арабских женщинах.
Капитан молчал. Он лежал, вытянувшись во весь рост, закинув руки за голову, и время от времени я чувствовал аромат его сигары, дым которой поднимался прямо в небо, — ночь была безветренная.
Неожиданно он рассмеялся.
— Надумал! Я расскажу вам одну забавную историю из первых лет, прожитых мною в Алжире.
Тогда в африканской армии попадались прелюбопытные типы, каких больше не увидишь, — теперь они повывелись, типы до того своеобразные, что вы лишь ради них одних согласились бы навсегда осесть в здешних краях.
Я был рядовым спаги, юным двадцатилетним спаги, белокурым, ловким, сильным, отчаянным, словом, настоящим алжирским солдатом, дорогой мой. Службу я проходил в богарской комендатуре. Вы знаете, что такое Богар, прозванный Форпостом Юга: вы сами видели с высоты форта окраину этой раскаленной земли, изглоданной ветрами, выжженной солнцем, каменистой, голой и красной. Она — преддверие пустыни, грозный огненный рубеж беспредельного и безмолвного царства желтых песков.
Так вот, на весь Богар нас было человек сорок спаги, рота колониальных стрелков да эскадрон африканских конных егерей, и однажды мы получили известие, что племя Улед-Берги прикончило путешественника-англичанина, неизвестно как попавшего туда. Эти британцы чертовски непоседливы!
Убийство европейца требовало, конечно, возмездия, но комендант не торопился с карательной экспедицией, справедливо полагая, что из-за какого-то англичанина не стоит слишком беспокоиться.
Он как раз толковал об этом с капитаном и лейтенантом, когда пришедший на доклад вахмистр спаги неожиданно вызвался наказать провинившееся племя — пусть ему только дадут полдюжины людей.
Вы сами знаете, Юг — это не то что городские гарнизоны: служебные отношения здесь куда более непринужденны, и офицера соединяет с солдатом своего рода товарищество, какого вы нигде больше не встретите.
Капитан расхохотался;
— А справишься, приятель?
— Справлюсь, господин капитан, а если прикажете, то и все племя под конвоем сюда пригоню.
Комендант, большой оригинал, поймал его на слове:
— Отберешь себе шесть человек и выступишь завтра утром, но смотри: не сдержишь обещания — берегись!
Вахмистр ухмыльнулся в усы:
— Не беспокойтесь, господин майор. Пленники будут здесь, самое позднее, в среду, к полудню.
Вахмистр Мохаммед, по прозвищу Бестия, был в самом деле примечательной личностью: турок, натуральный турок, он поступил на французскую службу после бурного и, без сомнения, достаточно темного прошлого Он исколесил немало стран — Грецию, Малую Азию, Египет, Палестину — и, вероятно, совершил на своем пути не одно злодеяние. Это был форменный башибузук: храбрец, гуляка, весельчак, жестокий и по-восточному невозмутимый. Тучный, очень тучный, он отличался тем не менее обезьяньей ловкостью, а как наездник, не знал себе равного. Усы его, до не правдоподобия густые и длинные, всегда пробуждали во мне смутные мысли о полумесяце и ятагане. Он люто ненавидел арабов, которых преследовал беспощадно, свирепо и коварно, вечно расставляя им ловушки и строя всяческие козни.
