Иван V: Цари… царевичи… царевны… - [8]

— Потерь в нашей жизни больше, чем обретений, — грустно заключил маркиз.

Я успел узнать это, не успев как следует определиться в этой жизни. Мой опыт был невелик, но разнообразен и многолик. Я устремился в путь, толком не зная, что меня ждет, с великою самонадеянностью молодости. Я верил в свою звезду. Я был смел и устремлен в будущее.

Маркиз доставил меня в порт в своем экипаже. Среди множества судов под разными флагами мы отыскали французский бриг, на котором гордо реял штандарт с тремя королевскими лилиями.

Маркиз представил меня капитану, сказав, что я везу дипломатическую почту без знания французского языка. Капитан не выразил ни удивления, ни сожаления. Он был доволен: получил свои ливры, щедро отваленные мною.

День выдался погожий. Серая дымка, застилавшая горизонт, мало-помалу рассеялась. Море милостиво колыхалось, и судно равномерно терлось кормою о причал, издавая при этом глухое поскрипывание. Эти монотонные звуки действовали завораживающе.

На набережной было людно и тесно от бочек, ящиков, тюков, меж которыми с трудом лавировали повозки и пешеходы. То и дело из плотного строя судов отделялось какое-нибудь одно с воздетыми к небу парусами. Его место почти тотчас же занимало крейсировавшее поодаль и дожидавшееся своей очереди. Таких очередников было немало и кто половчей и маневренней успевал первым, порою беззастенчиво оттирая соперника. Благо скорость была невелика и столкновение ничем серьезным не грозило.

Было что-то лебединое во всех этих маневрах белокрылых судов, словно стая собиралась взлететь и соединиться где-то там, в голубом небесном просторе, смыкавшемся на горизонт те с таким же беспокойным морем. В небе плыли свои птицы и свои караваны небесных кораблей, столь же степенные и неторопливые, как морские.

На бриге началась суета, как всегда бывает перед отплытием. Слышались гортанные слова команды. Матросы тянули шкоты, готовясь ставить паруса.

Я стоял на шкафуте[6], прислонившись к борту, и провожал глазами маркиза, воздевшего руки в знак прощания. Было грустно и томительно: неожиданно обретенная дружба распалась без надежды когда-нибудь возобновиться.

Но вот береговой ветер наполнил паруса, и бриг словно бы вырвался из строя. Прощай, Стокгольм, прощай, Швеция, прощай, Арно де Помонн!..

Господи, до чего ж томительно влачилось наше плавание! Я был заточен среди безгласных людей. Мне не с кем было перемолвиться словом. Мы не понимали друг друга. Только в портах, куда мы приходили, я мог развязать язык.

Все это время я не расставался с аккуратной греческой Библией, откуда черпал утешение в своих невзгодах и печалях. Я было стал перелагать ее на молдавский язык — язык отчего края. Но перо норовило выйти из подчинения. Иной раз оно описывало нечто, отдаленно напоминавшее буквы кириллицы. И я оставил свои попытки.

Спустя месяц и восемь дней мы ошвартовались в порту Гавра. Какое счастье ощутить под ногами твердую землю! В почтовой карете, направлявшейся в Париж, нашлось место. В Париж, в Париж! Всадники, экипажи, странствователи — все стремились в Париж. Он втягивал в себя тысячи людей.

Мое нетерпение было вознаграждено. Наконец я в Париже. Великий город! Прекрасный и зловонный. Наемный экипаж с трудом пробирался по улицам, заваленным нечистотами. Но королевская дорога в Версаль была расчищена.

В приемной у могущественного министра королевского двора Кольбера было многолюдно. Пришлось прождать несколько часов. Я уж было отчаялся, как секретарь выкликнул мое имя.

Кабинет подавлял своими размерами и роскошной отделкой. Стены были увешаны шпалерами дивной работа, изображавшими сцены королевской охоты. Я был подавлен и не сразу подошел к столу.

— Глядите, глядите, — поощрил меня господин Кольбер, не отрываясь от бумаг.

Я продолжал озираться, как должно провинциалу, попавшему в королевские апартаменты с их роскошью. Наконец хозяин кабинета закончил чтение. И заговорил со мною довольно сухо.

— Вы обращаетесь к его христианнейшему величеству моему королю от имени низложенного князя. Уже одно это заставляет меня пренебречь вашими бумагами. Маркиз, мой друг, поступил опрометчиво, вступаясь за вассала турецкого султана, похитившего вдобавок его казну. Так что ступайте своей дорогой, сударь. То, что вы замыслили, фантастично, даже если бы ваш повелитель был в силе.

Я был смущен и поспешно откланялся. Бедный богатый Георге! Я предостерегал его. Воздушный замок, который он столь ревностно возводил, рухнул, а капитал легкомысленно расточил. Легко достался и без денег остался.

Я положил известить его письмом, а самому податься в Константинополь к моему другу и покровителю патриарху Досифею. Путь предстоял нелегкий, но я был бодр и самонадеян. Молодость всегда самонадеянна: впереди — целая жизнь. Правда, она полна опасностей и неожиданностей. Но я верил в свою звезду. Господь надо мной, его соизволением я благополучно достигну цели: где пешком, где верхом, где в крестьянской повозке, где в утлом челне, где в паруснике.

Прощай, Париж, роскошный и зловонный!

Глава первая Патриарх Досифей

И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их. Ибо человек не знает своего времени…