Иван Украинский - [2]

Шрифт
Интервал

В первые годы жительства в Тихорецкой, пока ребята были еще маленькие, изо всех сил трудился глава семьи — Митрофан, человек с ровным и спокойным характером. Ему помогала жена Ефимья. Как ни трудно жилось, а родители лелеяли мечту дать своим детям хоть какое — ни- будь образование. Две неполных зимы проучился в цер- ковно — приходской школе старший Иван, одну зиму — младший. А когда первый хозяин батрака Мясоед узнал, что Митрофан Украинский намерен определить в школу и свою дочку Надю, не выдержал угрюмый казачина:

— Зачем девке грамота? — раздраженным басом произнес он. — На военную службу ей не идти. Сам по чужим углам скитаешься, своего дома не имеешь, а туда же, за грамотой гонишься. Да и гроши надо платить за обучение, ты же не казак.

— Хоть малое ученье, а все же как свет в оконце, — отвечал батрак. — Другой радости у нас нет. А 10–15 рублей как‑нибудь заробим.

Старший сын Украинских — Иван был сметливым и расторопным малым. Уже подростком помогал отцу настраивать плуги, лобогрейки, чинить и подгонять конскую сбрую. А уж когда стал парнем — никакая работа у него из рук не выпадала. Да и младший Иван тянулся за ним, стараясь не отставать в работе от отца и старшего брата.

К 1910–1911 годам отец их начал уже крепко сдавать: здоровье подводило. Ну‑ка сколько поворочено на веку! Поэтому за главного при найме на работу теперь почти всегда выступал старший сын Иван, который много смелее, чем его родитель, вел себя в переговорах с богатеями.

И вообще молодой батрак был человеком неробкого десятка. Спуску обидчикам не давал, всегда заступался за слабого, брал под свою защиту. Благо силенкой его природа не обделила. На молодежных гулянках и посиделках

кулацкие сынки в присутствии Ивана редко когда безобразничали, знали, что, взяв за шиворот своими мускулистыми руками, он мог легко выбросить из круга любого ухаря.

У …На пасху в станице чувствовалось приподнятое оживление. Еще с ночи православный люд отправился в церковь на богослужение и освящение праздничной снеди. Туда шли старики и старухи, пожилые и молодые казаки и казачки, многие — с детьми. В том же направлении следовала и публика победнее — иногородние. А утром под гулкие перезвоны колоколов вся эта масса людей растекалась по ближним и дальним улицам и переулкам к своим домам и хатам. Стояла весенняя теплынь, всюду буйно расцвели сады, густо курчавилась зелень подорожника. «Христов день» сопровождался праздничными застольями, вождением хороводов, состязаниями в силе и ловкости парней и девчат на игрищах в лапту и «третьего лишнего».

С размахом отмечал религиозный праздник купец и крупный домовладелец Бурцев. В станице он скупал зерно, шерсть, кожи, в соседнем железнодорожном поселке имел зерновую ссыпку, два кирпичных сарая и большой двухэтажный дом, сдаваемые в аренду. И здесь, в станице, у него высились обширные хоромы. В тот пасхальный день они наполнились многочисленными гостями — местными и приезжими. В новых хромовых сапогах и ярко — красной рубашке, перетянутой в талии витым шнурком, хозяин картинно кланялся приглашенным, возглашая здравицу в честь воскресенья «Сына Господня».

А потом все сели за праздничные столы, установленные на открытой веранде, увитой зеленью и цветами. Отсюда сквозь ограду едва просматривалась пыльная дорога, спускавшаяся вниз к насыпной дамбе, перегородившей неглубокую степную речку Тихонькую, от которой пошло название станицы и железнодорожного поселка. По этой дороге взад — вперед проходило немало людей из одной части станицы в другую. Одна из окраин — Хохлятчина почти полностью была заселена иногородними, выходцами с Украины и более поздними переселенцами — бедняками из центральных русских губерний.

Прохожие с интересом засматривались на купеческий особняк, где гостям и хозяевам обильно пилось и елось.

Веселье в доме било уже через край. Хозяин подозвал к себе старшего сына и сказал:

— Выйди на улицу и кинь ребятне угощенье.

Пригладив нетвердой рукой бороду и усы, Бурцев завел своего наследника в кладовку и вручил ему кульки с леденцами. Так он делал уже не однажды. Любил показать широту своей натуры. Не на пользу людям, а ради потехи. И на этот раз решил позабавиться сам и повеселить гостей занятным зрелищем, как чумазые малолетние оборвыши будут наперегонки выискивать и собирать перепачканные в пыли липкие конфеты.

Купеческий сын понимающе улыбнулся:

— Ну, папаня, цирк захотел увидеть. Это мы устроим.

Выйдя за ограду, младший Бурцев зычним голосом

кликнул:

— А ну, пацанва, налетай!

Его рука описала в воздухе полумесяц, на дорогу полетели разноцветные овальные конфетки, в прозрачном своем блеске чем‑то похожие на мелких рыбешек. К ним устремилась ватага малолеток. На дороге началась толчея, ребятишки спешили один перед одним овладеть даровыми сладостями.

Притаявшие леденцы густо покрылись пылью. Но все равно унять подростков уже никто не мог — они с азартом продолжали подбирать перепачканные конфеты.

На тот момент Иван Украинский как раз проходил с родственниками мимо дома Бурцевых. Остановившись, он обратился к своим спутникам:

— Вы видите, что здесь творится?


Еще от автора Алексей Михайлович Павлов
Казак Дикун

В авторской документально-очерковой хронике в захватывающем изложении представлены драматические события в казачьей Черномории периода 1792–1800 гг. через судьбы людей, реально живших в названную эпоху.


Поминальная свеча

В настоящий сборник включена лишь незначительная часть очерковых и стихотворных публикаций автора за многие годы его штатной работы в журналистике, нештатного сотрудничества с фронтовой прессой в период Великой Отечественной войны и с редакциями газет и журналов в послевоенное время. В их основе — реальные события, люди, факты. На их полное представление понадобилось бы несколько томов.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.