Иван Сусанин - [45]

— Уж не этот ли, кой я пробовал?

— Тот самый… Пришел с повинной к Курепе. О разбое ему поведал. Он не поверил. Чужим-де людям медок втридорога продал. Как я не божился, не клялся всеми святыми, ничего слушать не желает. На правеж меня поставил.

— А зять что?

— Я уже тебе сказывал. Черствый человек и скряга. За полушку удавится. Кабы не ты, стоять бы мне на правеже еще трое дён.

— А что потом?

— Полинка бы выручила.

— Но как, Пятуня?

— А вот послушай, детинушка.

* * *

Когда-то Полинка жила в Гончарной слободке, что на Подозерке. Были у нее два брата, отец и мать. Жили, как и весь ремесленный люд, бедновато, но и лютого голода не ведали. Кормились не только от продажи глиняной посуды, кою добротно выделывал отец, Луконя Вешняк, но и добычей рыбы. Неро под боком, лови — не ленись! Всякой доброй рыбы вдоволь. Правда, Земская изба наложила немалую пошлину, но и себе оставалось.

Полинка была «меньшенькой», но уже с восьми лет мать Дорофея усадила ее за прялку.

— Пора, доченька, — сердобольно молвила мать. — Всякая одежа страсть как дорогая, никаких денег не хватит. Сами ткать будем, как и все тяглые люди. И тебя приучу.

Маленькая Полинка и сама ведала, что все черные люди щеголяют в домотканых сермягах, портках и рубахах.

К двенадцати годам она уже ни в чем не уступала матери. Дорофея довольно говаривала:

— Искусные руки у тебя, доченька. Была бы у боярина в сенных девках, златошвейкой[132] бы стала.

Как в воду глядела Дорофея. Но допрежь навалилось на избу Лукони Вешняка горе-трегорькое. Грозный царь Иван Васильевич отправил на Ливонскую войну сыновей, кои так и не вернулись в Ростов Великий. Дорофея и раньше прихварывала, а тут и вовсе занедужила, да так и померла в один из мозглых осенних месяцев.

А в апреле, на следующий год, погиб и отец. Заядлый рыбак пошел на озеро, но весенний лед оказался чересчур тонок. Четверо рыбаков в тот день не возвратились в свои избы.

Осталась шестнадцатилетняя Полинка одна-одинешенька. Горько тужила, плакала, собиралась в Девичий монастырь податься, но тут как-то в избу сам земский староста Курепа заглянул.

— Чу, вконец осиротела, девонька?

— Так, знать, Богу было угодно, Демьян Фролович.

— Вестимо. Бог долго ждет, да метко бьет… Луконя сам виноват. Сколь раз людишкам сказывал: не рыбальте весной перед ледоломом. Озеро коварно. Лезут, неслухи! Ну да не о том речь. Прослышал я, что ты добрая рукодельница. Не пойдешь ко мне в сенные девки?

Полинка отозвалась не вдруг. Она-то в черницы собралась, и вдруг — в услуженье к земскому старосте?

— Чего призадумалась? Не обижу, любую мою девку спроси.

Полинка сама слышала, что староста своих девок в наложниц не обращает, не как другие богатеи, с супругой живет в любви и согласии. Правда, сказывают, скуповат, но дворовые люди его голодом не сидят.

— Я тебя торопить не буду, девонька. Коль надумаешь, приходи.

Всю длинную ночь думала Полинка. Она сроду не была истовой молельщицей. Ходила с матерью раз в неделю в храм пресвятой Богородицы, в посты, как и все люди на Руси говела[133], но чтобы целиком посвятить себя служению Богу, о том никогда не думала. Лишь когда осталась сиротинкой, решила пойти в обитель.

«Но смогу ли я навсегда заточить себя в темную монашескую келью, когда я люблю жизни радоваться?» — сомневалась Полинка.

Она и в самом деле росла веселой и жизнерадостной.

«Славная ты у меня, — как-то молвил отец. — Доброй женой кому-то станешь. Вот погожу еще годок, да и жениха тебе пригляжу».

Но приглядеть отец так и не успел…

На другое утро Полинка пришла к земскому старосте. А вскоре она и впрямь стала златошвейкой. Её дивные изделия приказчик продавал втридорога.

Как-то, выйдя из храма Успения, Полинка увидела неподалеку «торговую» казнь Пятуни и сердце ее заныло: бортник был добрым знакомцем отца, зимой нередко заходил в избу и всегда приносил Полинке медовый пряник.

Девушка, несмотря на строгий взгляд жены старосты, прибежала к месту казни.

— За что тебя бьют, дядя Пятуня?

— Демьяну Курепе полтину задолжал, — только и успел сказать бортник.

Полинку тотчас подхватила под руку тучная старостиха и увела в свои хоромы. Девушка украдкой проникла в покои Курепы и тотчас возбужденно заговорила:

— Прости меня, Демьян Фролович, но мне нужна полтина серебром. Весьма нужна!

— Что это на тебя нашло, девонька? Аль, какая нужда приспичила? Так скажи, сделай милость.

Полинка лгать не умела, а посему честно выпалила:

— Дядю Пятуню батогами бьют. Он добрый человек, с малых лет меня ведает.

— Пятуню?.. За дело бьют. Он мне полтину не вернул. Деньги не малые. И не проси! Пусть сродники за него позаботятся.

— Тогда я вышивать не буду! — вгорячах высказала Полинка и убежала в светелку.

Утром Курепа проверил: к шитью и в самом деле не дотронулась. Ишь, какая строптивая! Надо бы наказать, дабы впредь дурью не маялась. Однако, передумал. Полинка может и вовсе удила закусить, а ее издельям цены нет. Добрая денежка течет в кошель Курепы.

Пришел в светелку и хмуро высказал:

— Я, чай, не Змей Горыныч. Завтра повелю отвязать твоего дядьку.

— Правда, Демьян Фролович? — возрадовалась Полинка.

— Словами на ветер не кидаюсь.