Иван Саввич Никитин - [5]

По указу 1838 г. семинарский курс был изуродован нелепыми преобразованиями. «Все, что несогласно с истинным разумом Св. Писания, — гласило новое установление, — есть сущая ложь и заблуждение и без всякой пощады должно быть отвергаемо». Еще один удар духовной семинарии нанесла в 1841 г. реформа, проведенная обер-прокурором Св. Синода Н. А. Протасовым. Из учебной программы изгонялись остатки светского образования и утверждалось то, что соответствовало «истинной религии».

Поначалу у Никитина еще хватало терпения учиться сравнительно хорошо и получать «единицы» (тогда высший балл), но в философском классе, на четвертом году обучения, он совершенно охладел к богословию; на уроки Св. Писания вообще не являлся, по ряду предметов имел «недостаточные» оценки, а по библейской истории даже «ноль».

По случайным автобиографическим запискам и воспоминаниям можно фрагментарно восстановить картину жизни Никитина той поры. Бывший семинарист П. В. Цезаревский, в частности, с отвращением пишет об учебном деле, замечая: «Перепутанность предметов была удивительная…»

Перемены состояли в сомнительных увеселениях (пьянки, карты, «кулачки», знакомства с сельскими «психеями» и т. п.), в которых Никитин никогда не участвовал.

Не сулили радостей и встречи с преподавателями. В 1842–1843 гг. семинарию возглавлял Стефан Зелятров, немощный, почти в паралитичном состоянии старичок, которого возили в коляске. Об учителе философии В. П. Остроумове один из его бывших питомцев, рассказывал: «Сухое и монотонное изложение своих предметов этим преподавателем, придерживавшимся записок и руководства, наводило скуку на слушателей, и мы с нетерпением ждали звонка. Из его обращения к ученикам в памяти сохранилась только одна фраза, которую он сказал в ответ на поздравления учеников с получением чина коллежского асессора: «Что наши чины, когда нет ветчины». Галерею подобных портретов можно было бы продолжить.

Находились, правда редко, и преподаватели, отдававшие много сил просвещению молодежи. Среди таких — учитель словесности Н. С. Чехов, первым заметивший любовь Никитина к поэзии и его тягу к стихотворчеству. Педагог поддержал творческие опыты своего воспитанника. После знакомства с Никитиным в ноябре 1853 г. А. П. Нордштейн сообщал о нем в одном из писем: «Начал он писать стихи еще в семинарии, и как профессор одобрил его первый опыт, то с тех пор он и писал для себя, потому, как он сам сказал, что иное само просится в стих. Сочинения в семинарии проповедей на заданные тексты… ему надоели». Действительно, темы сочинений были удручающими: «Память праведного с похвалами», «Знание и ведение суть ли тождественны?», «Возможно ли знание вне форм пространства и времени?» и т. п., о чем Никитин позже с издевкой писал в «Дневнике семинариста». Пытливый юноша все больше охладевал к семинарии. В годовой ведомости появились «недостаточные» оценки и пометки: «Не был неизвестно почему».

В 1843 г. Никитин был уволен из философского отделения семинарии «по малоуспешности, по причине нехождения в класс». Вскоре пришла беда — умерла мать, а «свечные» дела отца пошли все хуже и хуже. Никитин, облачившись в мужицкое платье, стал торговать в разнос всякой мелочью на базаре. Мечту об университете пришлось бросить. «Вон вчёный идет», — смеялись знакомые, завидев на толкучке худого угрюмого малого с лотком на ремне через плечо.

В 1844 г. Савва Евтеич разорился вконец и, с трудом собрав нужную сумму, купил постоялый двор на улице Кирочной. «Дворничать» приходилось сыну, так как «батенька» собутыльничал с извозчиками и не мог приглядывать за шумным хозяйством.

После одуряющей дневной беготни Никитин уединялся и занимался тем, что называл своей «второю жизнью» — слагал стихи. Об этом в письме к Аполлону Майкову он скажет: «Слагал среди грязи обыденной жизни, при говоре и плоской брани извозчиков, при покупке и продаже овса и сена, при насмешках своих мещан-собратьев, которые иногда видели меня с карандашом в руке…»

Через десять лет появится его знаменитая «Русь», и он встретится с Н. И. Второвым…

ВТОРОВСКИЙ КРУЖОК

Когда этот лысоватый, большелобый, угрюмый на вид, с добрыми, чуть печальными глазами человек приехал в Воронеж в 1849 г. и занял место советника губернского правления, вряд ли кто думал, что он сможет растормошить, казалось бы, заснувший купеческо-мещанский городок. После памятного 1848 г. общественная жизнь даже в столицах замерла — наступила эпоха «мрачного семилетия», а в провинции тем более притихли и затаились.

Николай Иванович Второв сумел сплотить вокруг себя кружок местных интеллигентов, занявшихся изучением здешней истории, статистики, этнографии, фольклора, также вопросов естественнонаучных. К нему потянулись учителя, чиновники, журналисты, образованные купцы — все, кто устал от провинциального прозябания и жаждал высокого духовного общения.

Сын самарского «соляного» пристава из захудалых дворян-помещиков, Второв ко времени переезда в Воронеж успел пройти большую жизненную школу. В юности поссорился с отцом из-за его крепостнических замашек и ушел из дома, когда представилась возможность, отпустил «своих» дворовых людей на волю. В период учебы на словесном факультете Казанского университета (1834–1837) сблизился со студентами (среди них был будущий писатель П. И. Мельников-Печерский), интересовавшимися новыми философскими и политическими теориями. Упорно изучал труды Гегеля, Гердера, сочинения социалистов-утопистов, в подлиннике читал Шекспира, Байрона, Ж. Санд, Гёте, Гейне, затевал смелые литературные проекты, например, выпуск «Энциклопедии русской изящной литературы».