Иван Кондарев - [330]

Митинг на полустанке продолжался, и Ванчовский сердито поглядывал на часы. Минуты текли убийственно медленно, стрельба у вокзала снова усилилась, за казармой все чаще поблескивали солдатские каски.

— Занимают позиции с другой стороны. Ух, сколько нашего народу привалило! — радостно воскликнул боец, куривший сигарету; он держал ее в ладони, словно боялся, что из казармы могут увидеть огонек.

— И нам пора начинать, поджарим их с двух сторон! Только что это за поезд? — сказал другой.

— Обычный поезд!.. Дело не в нем. Вот за городом и впрямь что-то происходит: какая пальба!

Ванчовский вспомнил про людей, которые должны были подойти к виноградникам, и решил их дождаться. Поезд начал отходить назад. От полустанка повстанческие дружины одна за другой потянулись к холму, где прежде были их позиции. Один из отрядов двигался вдоль железнодорожной линии. Ванчовский успокоился: атака началась. Наступающие широким фронтом цепи поглотили все его внимание, и Ванчовский вспомнил о посланном в город связном, лишь когда Моско подполз к нему и дернул за рукав.

— В околийском только Петр Янков, этот старый хрыч Кесяков да Динов. Говорят, сами решайте, что делать. Уже поздно, мол, жертвовать. По железной дороге прибывают войска, и крестьяне из Ралева и Долчи разбежались по своим селам.

— Что они, с ума сошли?! Или не знают, что там творится? — Ванчовский принялся ругаться. Его снова охватили сомнения; крепла уверенность, что его втянули в непродуманную и безнадежную затею. Почему ему не ответили, началось ли восстание в других местах? Раз поезда ходят как обычно, раз там, в околийском, молчат, — значит, нет.

Цепи повстанцев были уже на холме и продолжали ползти. Их фланги скобой выходили на казармы. Вдоль них мчался всадник, красные знамена словно плыли над кукурузой. Военные молчали. Однако, как только правое крыло крестьян показалось на дороге к виноградникам, из казарм хором затрещало несколько пулеметов; словно состязаясь друг с другом, они били длинными очередями. Первая цепь сразу же залегла за рекой. Раздался мощный дружный залп, взвились облачка порохового дыма. Одни стреляли из берданок и охотничьих ружей, перебегая группками; из кукурузы яростно напирали другие, бежали, карабкались по синеватому сланцу. Ванчовский видел в бинокль, как один повстанец упал ничком и скатился вниз по крутому склону, другой словно хотел залечь, но опустился на локти и шапка его откатилась в сторону.

Третий закачался, словно пьяный, и кротко лег на меже, где пули подметали желтоватое жнивье.

— Огонь! — грозно зарычал Ванчовский и, опустив бинокль, выстрелил из своего турецкого маузера в окно казармы.

Из садов, дворов и траншей, где укрывались бойцы его отряда, послышалась ожесточенная пальба, пули ударялись о стены, собаки снова залились лаем, отчаянно заблеяли запертые овцы. Где-то сзади пулеметная очередь вырвала кусок кирпича и бросила его поблизости. Целясь все время в одно и то же окно, где Ванчовский заметил пулемет, и слушая звонкий треск своего маузера, он даже невооруженным глазом сумел увидеть, что атака отбита. На левом, высоком берегу реки сбились в кучку, как стая куропаток, с десяток повстанцев, другие скатывались в низину, чтобы укрыться от пуль. Два пулемета, стрелявшие из кукурузы, замолкли один за другим. «Если бы не забрали у меня пулемет, мы бы сейчас атаковали», — злился Ванчовский. Он решил идти в атаку, как только крестьяне поднимутся снова. Вдруг сзади градом посыпались пули, стальные пальцы принялись ощупывать землю и трясти яблони. С чердака казармы строчил пулемет: пулеметчик бил точно… Кто-то вскрикнул: «Ой, мамочка!» Бойцы попрятались за дома и стреляли оттуда наугад.

За городом вдруг раздался оглушительный орудийный выстрел, казалось, небо обрушилось, и снаряд, просвистев высоко над ними, упал за рекой, подняв фонтан земли и черного дыма. Следом за ним, заглушая ружейную и пулеметную стрельбу, второй снаряд взметнул вихрь кукурузных стеблей. Третий перелетел через железнодорожное полотно и разорвался среди Звыничевского луга. Тогда Ванчовский понял, что нечего больше медлить, и с той неколебимой уверенностью и твердостью, с которой он всегда принимал решения в трудные минуты, дал отряду команду отходить. Они ползли вдоль ограды, один за другим перебегали через открытые места и, оставив одного убитого, добрались наконец до старого, заросшего бурьяном окопа, а оттуда — в овраг, по которому спускались сюда ночью. Только к четырем часам они вышли на холм над виноградниками и оказались там прежде, чем войска сомкнули вокруг города кольцо. Внизу, по всей долине, до самого Симановского леса, бежали врассыпную повстанцы, хотя отдельные группы все еще стреляли по наступающим солдатам. По Звыничевскому лугу, поднимая пыль, мчались повозки, от вокзала широким фронтом наступали пехотинцы, каски их блестели на закатном солнце. Покинувшие казармы войска с музыкой входили в город, и Ванчовский видел в бинокль артиллерийскую упряжку, поднимавшую пыль на главной улице…

27

С того самого утра, когда командир полка сообщил, что его родной город в руках коммунистов, Балчев, произведенный после переворота в ротмистры, представлял себе самые кошмарные картины унижения, которым подвергаются его близкие и особенно отец. Темные глаза его горели под тяжелой каской синеватым огнем, широкие ноздри подрагивали, словно он к чему-то принюхивался, и солдаты, взводные командиры и унтер-офицеры, которые и без того — боялись его, с трудом выдерживали его взгляд.