Иван Грозный - [8]

2

Восточные традиции переплетались в Москве со старой классической школой, доставшейся великороссам в византийской оправе. Духовенство, как усердный хранитель греческой учености на Руси, питалось византийской литературой и устраивало свою жизнь и жизнь паствы своей согласно византийскому законодательству, преклонение перед авторитетом которого было необычайно. В 1531 г., во время суда над постриженным в монахи князем-ученым Вассианом Патрикеевым, митрополит Даниил, находивший большую вину подсудимого в произвольном обращении с Кормчей книгой, т. е. византийским церковным судебником, произнес многознаменательные слова: "А из той книги никто не мог изменить или поколебать что-либо, начиная от седьмого собора до крещения Руси, и в нашей земле та книга более 500 лет сохраняет церковь и спасает христиан и до нынешнего царя и великого князя Василия Ивановича не была ни от кого поколеблена".

Выступая в качестве идеального советника верховной власти, подготовляя правительству своих учеников для письмоводства и консультации, духовенство служило проводником юридических идей и административной мудрости Византии. Церковный судебник (Номоканон, или Кормчая книга), в котором заключалось и без того много гражданских законов, был окружен в библиотеках ученых иерархов подбором самых разнообразных светских уставов и законодательных правил из разных времен Византии от IV до XII века. Чего тут только не было! Вместе с Кормчей книгой переписывали так называемый Судебник Константина Великого, кодекс Юстиниана "Земледельческий закон", "Эклогу" иконоборцев, Льва Исавра и Константина Копронима, законы Льва Философа, "Прохирон" Василия Македонянина (носивший даже обруселое название Градского закона), новеллы царей Исаака, Алексея и Мануила Комнинов. Это был громадный и очень удобный справочник, служивший в то же время авторитетной опорой и вдохновителем идей для законодателя.

Византийское законодательство изучали необычайно тщательно, дорожили каждой буквой, вникали в частности текста с настоящей филологической остротой и придирчивостью. Вот пример. Вассиан, защитник аскетической теории нестяжательности духовенства, усердно ищет в греческом подлиннике доказательства несовместимости монашеского быта с богатством и крупным землевладением; он пересматривает параграфы законов с величайшим вниманием: как понимать оригинальные греческие слова agros и proasteion, которые по-русски переводятся словом "село"; после основательной проверки он приходит к заключению, что их надо толковать не в смысле вотчины, населенной крестьянами, а в смысле небольшого участка земли, обрабатываемого монахами.

Со второй половины XV века в Москве заметно особенно усиленное изучение византийских судебников, летописных сводов, исторических хроник и богословских сочинений. Московская интеллигенция переживает, подобно западной – романо-германской, своего рода Возрождение. Но в то время как на Западе зачитываются писателями более ранней, классической эпохи, на Руси остаются верны своим средневековым византийским учителям. В одном сходятся и те и другие гуманисты: в высокой оценке новогреческих ученых, в которых видят как бы живой, балканский, обломок древнего мира. Между тем как в Италии глубоким почетом окружают Виссариона и Гемиста Плетона в качестве знатоков древнегреческой литературы, в Москву выписывают с Афона Максима Грека, который за время пребывания на Руси (с 1518 г.) становится направителем ученого интереса и средоточием живых философских и богословских споров.

В правительственной практике Ивана III можно заметить значительное влияние византийских образцов и примеров, сведения о которых проникли через ученую среду. Только хорошо вышколенная группа законоведов способна была редактировать такие своды, как великокняжеский Судебник 1497 г. и царский Судебник 1550 г. А московские судебники производили на иностранцев, склонных вообще видеть во всем обиходе московитов только варварство, неожиданное впечатление большой культурной работы, отчетливой, ясной и продуманной. Герберштейн в описании Московии, которую он посетил в 1525 г., считает нужным привести выдержки из Судебника Ивана III; он забывает прибавить, что в это время ни на его родине, в Германии, ни вообще где-либо на Западе не было ничего подобного. Судьи изнывали под тяжестью запутанных, не приведенных в систему правовых положений разных времен, которые они стремились напрасно связать и осмыслить своими университетскими воспоминаниями из области изучения римского права.

Особенно поразительным казалось московское судопроизводство англичанам, у которых суд, построенный на прецедентах на старых решениях, хранившихся в архивах, требовал огромной памяти от судей и адвокатов и создавал благодаря этому обширный класс профессиональных ходатаев. Уже первый из описавших Московию англичан, Ченслор, одобряет русское судопроизводство в том отношении, что "здесь нет юристов, которые бы вели процессы на суде; каждый сам правит свое дело и подает челобития и ответы письменно, противно английскому судопроизводству".

Принципы античной философии права, которыми проникнуто византийское законодательство, оказали свое воздействие на московских законоведов, а через них и на другие круги читающего общества. Оттуда, из римской юридической сокровищницы, взята идея естественного, прирожденного человеку, права, которую каждый из публицистов XVI века выражает на свой манер. Курбский, стараясь защитить право боярина на отъезд, говорит о непохвальном обращении царя, который "затворил русскую землю, сиречь свободное естество человеческое, аки во адове твердыне". Пересветов особенно горячо требует истребления рабства и в предоставлении людям свободы видит осуществление "правды", которая в его глазах несравненно выше "веры" (догматических положений). У него идеальный государь, чертами которого он облекает турецкого султана Мухамеда, освобождая кабальных и обращая их в свою гвардию, творит божью волю. Пересветов рассказывает даже что-то вроде Фаустовой легенды: как дьявол искусил Адама после изгнания из рая, взявши с него запись и забравши его в неволю; как бог сжалился над человеком, вывел его из ада и изодрал запись; всякий, кто пытается вновь взять с людей запись, т. е. закабалить их, служит дьяволу. Наконец, еретик рационалист Матвей Башкин считает рабство противным христианскому учению, которое в его глазах совпадает с разумом.