Иван Грозный — многоликий тиран? - [18]

До того дело дошло, что Иван по одному слову Анастасии поступал. Когда ему на это мягко выговаривали, невместно-де то государю, он отшучивался: «Не нами придумано, а мудрецом древним, греком Катоновым: мы управляем миром, а женщины нами». Но, конечно, то было в делах мелких, о вещах серьезных, государственных он с женой не советовался, не женского ума то дело. Но и это вскоре утряслось, Адашев с Сильвестром вошли к Анастасии в большую дружбу, и многие годы она с их, «Алешеньки» и «дедушки», голосов пела. Оно и ладно, коли державе на пользу было.

Уж и не знаю, по чьему то слову случилось, или сам Иван в тиши Лавры надумал, но первое его дело как царя вышло добрым. Созвал он бояр своих и без долгих разговоров с твердостию объявил, что много лет они употребляли во зло юность его, беззаконствовали, самовольно, без его на то согласия, людей убивали, землю во вред казне грабили, но больше он самоуправства их терпеть не намерен. Приуныли бояре. Но Иван тут же сменил гнев на милость. Знаю, сказал, что многие из вас виновны, но он казнит только виновнейшего, и указал на князя Андрея Шуйского, первого боярина. Тому руки повязали и выдали псарям, чтобы его в цареву темницу свели, но те по дороге князя малость поваляли и помяли на потеху народу московскому, так что к темнице князь уж не дышал. Как о том доложили, Иван сдвинул грозно брови — не то велел! — но глаза радостью блеснули. Так, не взяв греха на душу, воздал он давно заслуженное богомерзкому роду, от которого мы в детстве столько бед натерпелись, а Иван еще полагал Шуйских виновными в смерти матери нашей, но то его мысли. Бояре на радостях выдали Ивану головой еще несколько клевретов князя Андрея: опять же Шуйского, Федора, князя Юрия Темкина, да Фому Головина, которых под надежной охраной отправили в темницу. Если и остались у Шуйских друзья, то они помалкивали, а народ буйно изъявлял удовольствие, превознося Иванову мудрость и решимость.

Так установив мир и спокойствие в державе, Иван сразу после светлого праздника Воскресения Христова отправился в Ростов, Владимир, Суздаль, Нижний Новгород, дабы не только посетить старинные города русские и явить себя народу в царском блеске, но и своими глазами посмотреть на свои владения, узнать всякие неудовольствия народные и определить, что надобно сделать для улучшения управления. В той поездке царя с царицей сопровождали я, князь Владимир Старицкий с матерью, Адашевы, Алексей и Даниил, и почти весь двор.

Везде нас загодя приветствовали колокольным звоном, и народ в несколько рядов толпился на улицах, по которым мы проезжали, махал зелеными веточками и первыми цветами и призывал на нас благословение Божие. А Иван въезжал в каждый город на белом жеребце, богато украшенном, и такой звон шел от навешенных на сбрую колоколец, и такой вид светлый был у молодого царя, что во многих местах люди падали на колени и крестились на царя, как на икону. И Ивану это нравилось.

Наместники, прослышавшие о грозной расправе в Москве, трепетали, показывали свое хозяйство, винясь за замеченные упущения, громко ругали былое тиранство Андрея Шуйского и изъявляли готовность выполнить любой приказ. Жалобщиков же не было ни одного. Жили в тех городах весьма обильно, если судить по пирам, которые давали едва ли не каждый день. По утрам устраивали охоты, особливо часто соколиные, до которых Иван был большой охотник. В этой забаве и я с радостью участвовал, ибо нет в ней убийства, а есть естественное течение жизни. Когда же не было охоты, отправлялись мы в окрестные монастыри, помолиться, приложиться к святыням и со старцами о божественном поговорить.

Уже двинулись в обратный путь, чтобы, обогнув Москву, посетить Можайск, Волок, Ржев и так до Пскова, но тут прискакал из Москвы гонец от дяди нашего Юрия Глинского, которого Иван оставил правителем на время нашего отсутствия, обойдя новую родню, Романовых, или, как их тогда еще звали, Захарьиных-Юрьевых. Сообщал князь Юрий, что все в Москве хорошо, слава Богу, вот только упал большой колокол, едва начали благовестить к вечерне, не к добру это. Иван такие предзнаменования без внимания никогда не оставлял и поспешил в столицу, а мы за ним. Успели вовремя, к самому началу бунта.

* * *

Отчего начался бунт, доподлинно не известно. Большинство говорило потом, что из-за пожара. Эка невидаль! Город-то деревянный, стоит только полыхнуть в одном месте, и пошло. В ту весну уж два раза горело, первый раз выжгло Лубянку, а во второй — Зарядье. Ну а в тот день, июня 21-го, на третьей неделе Петрова поста, загорелся храм Воздвиженья Честного Креста на Арбате, и настала буря великая, и потек огонь, промчавшись в один час по всему Занеглименью, по Неглинной и до Всполья. Потом перекинулся огонь в Кремль, загорелся у соборной церкви верх и на царском дворце, на палатах кровли, и избы деревянные, и палаты, украшенные золотом, и Казенный двор с царскою казною, и собор Благовещения, в ней Деисус Андреева письма Рублева, золотом обложен, и образа, украшенные золотом и бисером, многоценные, греческого письма, прародителей наших, от многих лет собранные, и казна государева погорела. И Оружничая палата вся погорела с воинским оружием, и Постельная палата с казною вся, и в погребах на царском дворе под палатами выгорело все деревянное в них, и конюшня царская. Сгорел митрополичий двор, Чудов монастырь весь выгорел, сохранились лишь мощи святого Алексея, старцев же сгорело по погребам и палатам 18, слуг 8. То же и в Вознесенском монастыре. Сохранился от огня только храм Успенья со всем внутренним его убранством, молитвами чудотворцев Петра и Ионы.