Иван Грозный — многоликий тиран? - [17]

В назначенный день выстроили их рядком все в той же палате, но уже принаряженных, в опашенях парчовых, колоколом спадающих, из-под них едва белые сапожки дивной работы выглядывают, рукава до самой земли спускаются, на головах уборы жемчужные, нитями своими спереди до бровей подведенных доходящие, сбоку до плеч, а сзади косу длинную прикрывающие, а на шеях лебединых ожерелья широкие, драгоценными каменьями блистающие. Все это было из царских кладовых и девицам в приданое жаловалось, если их выбор царский минует. А лица девицам можно было и не румянить, так они пламенели из-за тяжести одеяния, и от жарко натопленных печей, и от ожидания томительного решения их судьбы.

Мы же с братом и с Алексеем Адашевым стояли за занавесом парчовым и в щелку на девиц смотрели. Я хоть и молод был, а все же взыграло ретивое — такие красавицы! Ну как тут выбирать?! Промелькнула даже, единственный раз в жизни, зависть к султану турецкому с его верой магометанской: уж он бы не раздумывал, не выбирал, а всех бы гуртом на свой Диван, ой, спутался от волнения, в свой бы гарем определил. А Иван, вот ведь бессердечный человек, тот был спокоен, если и смотрел на девиц, то лишь следуя рассказу Адашева, который, сверяясь со списком, докладывал о каждой, какого она роду, и много ли у нее родни, да где у них вотчины. Иван мне потом признался, что он уже тогда, за занавесом, выбор свой сделал, отметил Анастасию Захарьину-Юрьеву за сиротство ее, за род ее незнатный, ведущий счет от Андрея Кобылы, недавнего выходца из земли Прусской, за вотчины их небогатые в западных областях, от бояр наших подалее. Отец ее Роман Юрьевич, недавно умерший, служил и отцу нашему, и нам в малолетство, не на больших местах, но честно. От его имени и пошел этот самый кровопийственный род — Романовых, но кто тогда об этом знал?!

Но вот Иван оставил нас с Адашевым и вышел в палату, никому ни слова не сказал, не кивнул, лишь прошелся медленно вдоль строя девиц раз, и другой, и третий. А те царя и чьего-то из них мужа будущего первый раз узрели и от вида такого молодца — пусть царь, пусть псарь! — задышали шумно, закраснелись пуще прежнего, очами заполыхали, разве что дырки на Ивановом кафтане не прожгли. Наконец, Иван остановился и с легким поклоном протянул платок одной из девиц, той самой Анастасии. Простой платок, без всяких кружев и шитья узорчатого, но его Анастасия потом пуще всяких реликвий святых хранила, а умирая, с тела своего сняла и мне подарила. Он и теперь у меня, и Романовым я его ни за что не отдам. То Иванов платок, брата моего единственного, Царя Блаженного.

* * *

Правильно люди говорят: браки совершаются на небесах. Ведь сколько девиц красных в Москву съехалось, и Иван особо не выбирал, просто ткнул пальцем в небо, но — в небо! — и выбрал ту единственную, которая была ему суждена. Все при ней было, и целомудрие, и смирение непоказное, и благочестие в меру, и сердце чувствительное, и ум, женский, конечно, о красоте я уж и не говорю. Лишь одна женщина на всем белом свете могла с ней сравниться, моя княгинюшка, потому и были они во всю их жизнь совместную как сестры родные, что одно уже поднимает их над всем женским племенем.

Со свадьбой не тянули. Как только сделал Иван свой выбор, тут же и огласил его митрополит в храме Успенья, а там и пир готовить стали. Свадьба царская — дело, как я уже говорил, государственное, потому и нет в ней той теплоты семейной, той обрядности дедовской, милой, того веселия легкого, как было, скажем, у нас с княгинюшкой, потому и говорить о ней нечего. Упомяну лишь, что обряд был 3 февраля, в четверток Всеядной недели, в храме Успенья и совершал его, что понятно, сам митрополит. А гуляли всей Москвой больше недели, прихватив и дни масличные. Народу выкатили много бочек вина и закусок разных, а уж о том, что подавали во дворце, бумаги не хватит описывать. Царь щедро раздавал милости, особо выделяя родню нашу новую, голоштанную, царица же молодая питала нищих, чем сразу заслужила себе доброе имя в народе и благословения неизменные.

А как кончился пир, то, у всех прощение испросив и прощения раздав, царь с царицей отправились пешком на богомолье в Троицу и провели там первые недели Великого поста, ежедневно молясь над гробом Святого Сергия о благоденствии державы нашей и о быстром прибытке в их семье.

* * *

Вернулись они в Москву, и вновь не узнал я брата: то и не смотрел в сторону невесты, а теперь с молодой жены глаз не сводит, руку ей все поглаживает и даже при посторонних слова ласковые говорит, не только при мне, который в их семейном деле тоже посторонний, но и при боярах, даже при Шуйских. И не телесными играми Анастасия Ивана присушила, что бы там ни говорила потом тетка Евфросинья, забывая, что в то время Великий пост был, а пост он во всем пост и Иван во всю жизнь соблюдал это нерушимо. Присушила она его лаской душевной и словом добрым. У Ивана завсегда так было: недоверчивый с детства к людям, он тяжело с ними сходился, но уж если отмечал кого, то прилеплялся к нему всем сердцем. Так и с Андреем Курбским было, и с Алексеем Адашевым, и с Сильвестром.