Иван-Дурак - [15]

Иван достал из ящика стола список своих некогда любимых женщин и вычеркнул из него Лизочку Потапову.

Глава шестая

Машка Аверкиева стала художницей, довольно известной в определенных кругах. Собственно, она давно уже была не Машкой, а Мари, и не Аверкиевой, а Арно. Вот так, Мари Арно — модная художница. Детективу, которого нанял Иван для поиска своих женщин, пришлось изрядно потрудиться, прежде чем ему удалось обнаружить Машку. Биографию она имела витиеватую, со сложным переплетением многочисленных сюжетных линий. Только официальных замужеств в ее послужном списке имелось четыре, и неизменно Машка брала фамилию своего очередного мужа, что, безусловно, осложняло поиск. К тому же, «Арно» — ее псевдоним, и среди представителей бомонда она была известна именно под ним. В итоге Машка все-таки нашлась, причем, совсем рядом: обитала она всего в двух кварталах от Ивана. Удивительно, что они ни разу не встретились, хотя, может и встречались, да не узнали друг друга, сколько лет-то они не виделись. Много, очень много…

— Да! — услышал Иван бодрый, резкий голос.

— Могу я поговорить с Мари Арно?

— Ну, слушаю!

— Я хотел бы приобрести что-то из ваших картин. Это возможно?

— Да запросто. Приезжайте.

— Вот так просто?

— А к чему нам сложности? Мне деньги нужны. Сижу на мели. Уже третий день даже коньяку не на что купить. А какое творчество без коньяку? Так что я вас жду. Да поторапливайтесь.

Когда Иван положил трубку, он подумал, что произошло какое-то недоразумение, что неуместно откровенная женщина-алкоголичка, с которой он только что говорил по телефону, не может быть Машкой Аверкиевой, голубоглазой нежной девочкой, которую он помнил…

С Машкой Иван учился в художественной школе. Было это в маленьком провинциальном старинном городке. Иногда, в состоянии блаженной ностальгии, подкрепленной серьезной дозой спиртного, он любил рассказать о своей исторической родине приятелям, дабы продемонстрировать, из какой грязи он вылез в князи. Грязь в его родном городке действительно была выдающаяся — чистейший чернозем: жирный, вязкий, вездесущий. Лишь в избранных местах он был обуздан разбитым асфальтом или деревянными тротуарами, иначе грязь была бы совсем уж непроходимой. Иван до сих пор с ужасом вспоминал свои коричневые резиновые сапоги, которые ему приходилось носить осенью и ранней весной. В приличной кожаной обуви по улицам ходить было невозможно. Да и не было у него приличной обуви. А металлическое корыто перед входом в школу снилось ему обычно накануне важных сделок. В этом корыте надлежало мыть обувь. Для этих целей в нем торчали палки с намотанными на них тряпками. И вот эти тряпки школьники окунали в мутную темную воду и размазывали грязь на своих башмаках. Но это было не самое страшное. Кошмар начинался, когда кто-то из местных хулиганов с утра пребывал в игривом настроении. Эти мерзкие мальчишки могли начать кидаться палками с тряпками, могли снять с кого-то шапку и утопить ее в корыте, могли обрызгать жуткой водой из корыта. Они были крайне изобретательные, эти хулиганы. Каждый день по дороге в школу Иван мечтал, чтобы вся шпана дружно решила прогулять занятия или проспала бы. А еще он всерьез подумывал о шапке-невидимке, чтобы проскальзывать в класс незамеченным. Ваня слишком не вписывался в антураж захудалой школы, которая среди других образовательных учреждений города пользовалась дурной славой. Это была бандитская школа. Здесь даже девочки умели драться: и не то чтобы как-то заурядно вцеплялись в волосы или царапались обломанными ногтями, а могли и в морду запросто дать, причем кулаком. Драться им приходилось в основном с мальчишками, поэтому им ничего не оставалось, как научиться обороняться. Это была настоящая школа выживания… А Ванечка перед первым классом мало что знал о реальной жизни и реальных детях. В детский сад он не ходил — его воспитывала бабушка со стороны матери, бывшая учительница русского языка и литературы. Она так глубоко посеяла в нем семена разумного, доброго, вечного, что он долго не мог поверить, что есть семилетние мальчики и девочки, которые ничего не слышали о Питере Пене, Мэри Поппинс, Квазимодо, Гюго, Шекспире. Он даже и помыслить не мог, что на свете существуют семилетние мальчики и девочки, которые не умеют читать и писать. Он не представлял себе, что мальчики и девочки могут говорить друг другу гадости и обзываться нехорошими словами, драться. Ванечка был единственным ребенком в семье, к тому же поздним, любимым, заласканным, зацелованным. В эту ужасную школу родители, конечно, свое дитятко отдавать не хотели, но была она рядом с домом, а остальные были далековато. Общественный транспорт в городке, конечно, существовал — по улицам пыхтело несколько старых, скрипучих автобусов, но ходили они крайне редко, с периодичностью, которую никак не удавалось систематизировать, можно было простоять на остановке полчаса и так и не дождаться вожделенного транспортного средства, плюнуть и пойти пешком. И даже если повезло, и громыхающая развалина подкатывала к остановке, попасть в нее было непросто: автобус штурмовала толпа разозленных ожиданием людей. Позже Ваня узнал, что городок их, несколько веков назад был основан как военное поселение, и жители его были потомками служивых людей, осады и обороны, видимо, были у них в крови, так что автобус был для них, как крепость, которую непременно нужно взять. Желательно с боем. Словом, на семейном совете родители, бабушки и дедушки решили, что не стоит Ванечку подвергать ежедневному стрессу под названием «Общественный транспорт» или же заставлять его тащиться пешком несколько километров, и постановили отдать его в ближайшее учебное заведение, идти до которого было всего минут десять. «Я сам там учился и ничего, только сильнее стал, я и за себя постоять могу, и образование там, кстати, дают хорошее, как ни странно. Так что и Ванька там поучится, ничего с ним не случится», — сказал отец и своими словами окончательно решил судьбу сына. Ванечку били одноклассники. Его очочки и ухоженный вид слишком их раздражали. Когда Ванечку били, он почти не сопротивлялся: мама и бабушка внушили ему, что драться плохо. Однажды, когда он в очередной раз вернулся из школы с разбитой губой и в разорванной курточке, отец сказал: «Да что ж это такое! Сколько ты еще будешь позволять себя бить? Ты что, слабак? Давай сдачи. Ты же сильный, пусть они тебя боятся. Добро должно быть с кулаками». Смысла этой загадочной фразы Ванечка так и не понял. Ему почему-то представился какой-то огромный холщовый мешок, в котором полно всякого добра. Из мешка торчат два огромных кулака в боксерских перчатках. Совершенно безумная картинка, ничего не объясняющая. И все же Ваня уловил суть отцовского пожелания: он начал драться. Хулиганы-одноклассники теперь знали, что обидеть очкастого отличника безнаказанно не получится — он даст достойный отпор. И еще они уяснили, что очки — это вовсе не признак слабости. Очки свидетельствуют лишь о том, что у человека плохое зрение. Тем не менее, Ваня, как и любой другой ученик этой школы, не был застрахован от посягательств хулиганов. Так что и Ванина шапка однажды погибла в корыте с грязной водой. И к стулу его приклеивали, и на кнопки он садился, и портфель у него прятали, и тетради его портили, и кличка у него была Бонифаций. Происхождение этого прозвища было не слишком очевидным, но вполне логичным. Лёвочкин — лев — лев Бонифаций — Бонифаций. Был такой герой известного мультфильма. Иногда без изысков звали его и Ванькой-дураком, и Лёвкой, и очкариком, и водолазом. В школе Ване нравилось. Там было весело и опасно. Больше все-таки весело. Непредсказуемо. Иван шел в школу, как искатели кладов и приключений едут в дальние неведомые страны — замирая от страха неизвестности и бурля адреналином. Иван был белой вороной и лучшим учеником в классе. Симпатичным додиком в очках, которого задирали мальчишки и не замечали девчонки. И все же он любил свою школу и не променял бы ее даже на престижный английский колледж. Впрочем, во времена, когда юный Ваня проходил обучение в средней школе маленького городка, который можно было найти только на очень подробной карте, об учебе за пределами страны никто и мечтать не мог. Сложно было даже вообразить, что такое вообще возможно — границы СССР были на замке. Иванова школа была построена в 1938 году. Он знал это с первого класса, но цифра эта тогда ему ни о чем не говорила. Когда Ваня учился классе в шестом, грянули перестройка и гласность. И через несколько лет, когда он был десятиклассником, учитель истории Павел Андреевич, седовласый фронтовик, с внешностью и манерами аристократа из романов Тургенева, повествовал притихшим школьникам об ужасах тридцать восьмого года. Учебников новейшей истории страны тогда не было — не успели написать, слишком уж неожиданно случилась гласность. Ученики записывали в толстые клеенчатые тетрадки слова учителя. Очевидно, он в первый раз за свою долгую жизнь говорил все это публично. Ване показалось, что он хотел сказать правду всю жизнь, но не мог. Возможно, Павел Андреевич мечтал о тех временах, когда он сможет, наконец, рассказать подлинную историю Советского Союза, и вот дождался. Так показалось Ване. Еще он тогда задался вопросом, легко ли это, врать на протяжении всей своей жизни? Мучиться, но врать, врать, врать! Он тогда с яростным пылом юношеского максимализма возненавидел всех взрослых, которые провели многие годы во лжи и решил, что сам он всегда будет говорить только правду, в какие бы лагеря его за это не сослали. Однажды на уроке истории он с вызовом спросил Павла Андреевича, глядя ему прямо в глаза: «А почему одних расстреливали и сажали, а другие жили себе преспокойно, карьеру делали?». Павел Андреевич достал из нагрудного кармана пиджака белоснежный платок, вытер лоб и сказал: «К сожалению, не могу ответить на твой вопрос, Лёвочкин, он слишком общий, а тут нужно рассматривать судьбу каждого человека отдельно. Если же ты имел в виду конкретно меня, то я был осторожен, шел на компромиссы с собой и своей совестью. Я выбрал молчание. Ты это хотел услышать?». Ваня покраснел. Ночью он долго не мог заснуть — все думал о том, что такое трусость. Вот их учитель истории трус или смельчак? Сказать то, что он сказал сегодня перед всем классом — это смелый поступок, сам Ваня, пожалуй, вряд ли на такое решился бы. А с другой стороны, он на протяжении десятилетий преподавал детям придуманную историю, историю, которой не было. И он знал об этом. Но продолжал врать. Трус? Трус. Но он был на фронте и награды имеет. Значит, не трус. Как сложно все. Но ведь и сам Ваня был октябренком и пионером, а сейчас вот комсомолец. Он вспомнил, как гордился, что его первым в классе приняли в пионеры, потому что его признали самым достойным. А еще вспомнил, как в раннем детстве он с удовольствием читал книжки про Ленина, любил его как собственного дедушку и не хотел верить, что он умер. Он надеялся, что Ленин в согласии с известным лозунгом «живее всех живых». Так мысли мальчика и кружили по кругу. Когда он, наконец, заснул, ему снился молодой Павел Андреевич, который выскакивал из окопа и шел в атаку с винтовкой наперевес, как его сражала вражеская пуля, а Ваня кричал во сне: «Нет! Нет!». Еще снился дедушка Ленин, который, как спящая красавица, вставал из своего хрустального гроба в мавзолее, кричал, что он совершил роковую ошибку, но намерен незамедлительно все исправить, требовал сейчас же подать ему броневик и начать новую революцию, расстрелять всех коммунистов и провозгласить диктатуру буржуазии. Никогда еще Ваня так не радовался пробуждению. За завтраком он спросил у отца: