Иван Болотников. Книга 2 - [171]

В покои вошел Юшка Беззубцев.

— В застенке старца-преступника Ивана Небника обнаружили. Чудной какой-то. Тебя кличет, Иван Исаевич.

— Меня?.. Старец? — рассеянно переспросил Иван Исаёвич.

— Десять лет просидел в темнице и выбираться не хочет.

— Тать?

— Диковинное о старце сказывают. Будто помышлял в молодости птицей на небо взлететь. Слышал небось о холопе Никите, что при Иване Грозном на крыльях в Александровой слободе летал? Так сей человек, сказывают, помогал Никите крылья ладить. Никиту царь казнил, а Ивана Небника в подземок отправил.

— Люто же царь обошелся… Охота мне глянуть на Ивана Небника.

В подземелье повеяло холодом и сыростью. При свете факелов разглядели узника, лежащего на охапке пожухлой соломы. Он дряхл и невесом. Живой скелет. Раскованный, (подле лежат колодки и ржавые цепи.) Серебряная клочкастая борода до пояса.

— Ты хотел видеть Большого воеводу. Он перед тобой, старче, — молвил Юшка.

Глубоко запавшие глаза узника ожили.

— Ужель и впрямь Иван Исаевич? — голос глухой, замогильный, заплесневелый. — А ну подсядь ко мне ближе. Хочу в лицо твое глянуть… Посветите, молодшие.

Болотников подсел. Огромные глаза узника — одни они только и остались — неподвижно, изучающе вперились в глаза Ивана Исаевича, и этот пронзительный взгляд был настолько долгим, что даже Юшка не выдержал.

— Аль сомневаешься, старче?

— Нет, молодший, — слабо качнулся Иван Небник и высохшей узловатой рукой провел по лицу Болотникова. — Выходит правду о тебе в народе сказывают. Теперь сам зрю. Чую, велик ты силой и духом, Иван Исаевич. Спасибо, что за простой люд бьешься и за него же безмерно страдаешь. Вельми тяжек твой крест, но тебя не подмять никакой силе. Погибать станешь, через лютые казни пройдешь, но народу будешь до конца верен. Стоек ты, Иван Исаевич. Ведай же: имя твое будет века жить.

Болотников обнял старика за щуплые согбенные плечи, спросил:

— Поведай о себе, старче. Неуж и в самом деле хотел на небо взлететь?

— И взлетел бы, Иван Исаевич, да злые люди помешали. А вот Никита, что в холопах у сына боярского Лупатова ходил, взлетел. То давно было. Я тогда молодой был. Помогал Никите крылья делать. Башковитый был человек, великий чудодей-разумник. Много лет он крылья. делал и переделывал, много лет норовил в небо подняться, дабы летать как птице. Падал, расшибался, но славных помыслов своих не оставлял. И начал летать-таки! Допрежь с мужичьей избы, опосля с теремов. Я и сам дважды на его крыльях малость полетал. Народ меня Небником прозвал. А Никита норовил все выше и выше подняться. И вот как-то взобрался на самую высокую колокольню, что в Александровой слободе, приладил к себе крылья и полетел. И так знатно получилось, что трижды облетел всю слободу. Народ вверх шапки кидал, Никиту славил, а царь и попы зело огневались. Никиту повели на казнь, грамоту зачли. По сей день злую грамоту ту помню: «Человек не птица, крыльев не имать. Аще приставит себе аки крылья деревянны, противу естества творит. То не божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистою силою отрубить Никитке-выдумщику голову. Тело окаянного пса смердящего сбросить свиньям на съедение. А крылья, аки диавольской помощью снаряженные, после божественной литургии огнем сжечь». Никиту казнили, а меня в темницу кинули, дабы о небе помышлять забыл. Удалось бежать, много лет по Руси скитался, вдругорядь изловили, и вот, почитай, десять годов божьего света не видел.

— Чего ж с темницей не захотел расстаться?

— А пошто, Иван Исаевич? В миру жить горько. Бояре и дворяне терзают народ. Всюду нужда, неправды и оковы. Лихо в миру, постыло. Хоть и солнышко светит, а на душе черные потемки. Как был человек мытарем, так им и помрет. Простолюдин рожден на муки, не видать ему счастья.

— Ну нет, старче, не чую в словах твоих истины. Мытарь боле неправды терпеть не хочет. Разорвет он оковы, непременно разорвет! И того уже ждать недолго. Выйдет из тьмы вековечной народ. Ныне он дерзкий, богатырскую силу в себе почуял. Ты тут сидишь как крот и не ведаешь, как мужик по всей Руси кабальников бьет.

— Ведаю, ведаю, Иван Исаевич. Слух о рати твоей и в темницы проник. Вот почему и захотелось перед смертным часом в твой очи глянуть. Ныне можно и умирать покойно… С просьбой к тебе, добрый муж. Вели своим людям вынести меня на башню. Да чтоб на самую высь, дабы белый свет окрест окинуть.

— Добро, старче, — Иван Исаевич поднял узника на руки и понес из подземелья. Глаза старца были закрыты. По узким каменным ступенькам Болотников поднял Ивана Небника на дозорную башню, молвил:

— Полюбуйся миром, отец.

Тишь, кроткая задумчивая тишь. По неохватному синему нёбу плывет жаркое золотое солнце. За Упой ярко зеленеет высокий, спелый, вековечный бор. Искрится на солнце ясная, хрустально-светлая река; воздух чистый, упоительно-пряный.

Старец широко распахнул глаза, зажмурился, и вновь распахнул. Ахнул:

— Господи!.. Да то ж райское видение. Господи! — по впалым иссохшим щекам потекли сладостные неудержимые слезы. Старец с трудом стоял на ногах, голова его мелко тряслась.

— Господи! За что наказуешь, господи?! — с мучительной скорбью простонал он и, скользнув по камням слабыми сморщенными ладонями, повалился на пол.