Ива и Яблоня: Новое платье королевы - [20]

— Может быть, ваше высочество все же сообщит нам имя своей будущей невесты? — спросил, потирая руки, герр Варенбург.

— Я сделал предложение, но девушка еще не дала мне своего ответа. Поэтому имени я пока назвать не могу.

— Но может быть, ваше высочество хоть немного просветит нас о том, кто она? — продолжал настаивать бургомистр.

— Она из хорошей семьи, происходит из старинного оберауского рода, с домашним образованием, ходит в католическую церковь, добрая, ответственная, серьезная.

Отцы семейств переглянулись. Недоуменное молчание нарушил старый граф Тильзен:

— Мои поздравления, господин Хольц, — мрачным голосом произнес он. — Я, кажется, знаю, о ком идет речь. Ее отец служит вашим интересам.

— Ошибаетесь, граф. Ее отец находится на королевской службе и, следовательно, не может служить интересам господина Хольца.

"Хотя до недавнего времени, так оно и было", — добавил про себя он.

Повисло тягостное молчание.

— Ну что ж, господа, я, кажется, тоже догадался о ком идет речь, — вставил бодрым голосом Равеншатц. — Откровенно говоря, меня устраивает этот выбор. По крайней мере, он позволит нам сохранить существующее равновесие.

Один есть! Не зря отдал первый танец его дочери.

— Однако господа, если не возражаете, я бы хотел перейти к делу, — начал он. — Нам необходимо обсудить проект железной дороги и строительство электростанции.

* * *

Переезд дался ей на удивление легко. Марион строго настрого наказала ей не брать с собой ничего из ее обычных лесных нарядов. В городе так не одеваются, поэтому она так и быть отдаст ей перешить кое-что из своих платьев: "Ну, разве что вот то воскресное свое возьми, будешь выглядеть в церкви монахиней!" Теперь она встречала посетителей и заказчиков в элегантной одежде, сшитой из приятных на ощупь тканей, радующей глаз цветом, линиями и фактурой. И сама она чувствовала себя теперь более уверенной в общении с посторонними.

Неожиданно городская жизнь оказалась намного легче и приятнее ее существования в родном доме. Хотя еще недавно она такого не могла и помыслить. В город она раньше выезжала редко и только по крайней надобности. И каждый раз, когда она шла по улицам или между торговых рядов, ей все время казалось, что за ее спиной шушукаются, пересказывая на все лады ее историю и историю ее покойной матери. И все ее вроде бы жалеют, но какой-то такой противной жалостью: как мол, хорошо, что у нас самих все в порядке.

Сейчас о ней тоже говорили, но какие-то уж совсем небылицы. Откуда-то просочились слухи, что она явилась тайно на бал, и принц влюбился в нее, забыв обо всем на свете. Рассказывали, что он принял ее за приезжую принцессу, и был страшно удивлен, когда выяснилось, что она всего лишь дочь королевского егермейстера. Чего только не говорили! И крестную ей выдумали — королеву эльфов, и экипаж из карамели, который якобы растаял, едва она выехала на лесную дорогу и увязла посреди нее в луже. Но никто ничего не знал о волшебном платье. И это была ее главная тайна.

Второй главной тайной были ее взаимоотношения с принцем — тот самый контракт. Чего тут опять же только не плели! Но суровая правда состояла в том, что до своего отъезда в Вену, он каждую неделю один или два вечера проводил у Марион. По возвращении из-за границы он также каждую неделю приходил к Марион, но не ужинать, а завтракать — как правило, по субботам. До рокового празднования, всколыхнувшего оберауский свет, его высочество делал это с тою же частотой, что и после бала. Соответственно нельзя было сделать вывода, что он торчал у Марион исключительно ради дочери егермейстера, и это тоже всех беспокоило. В общем, вызывать всеобщее любопытство оказалось легче, чем лицемерное сострадание.

Работы было много, число заказов постоянно увеличилось, не в последнюю очередь благодаря вызываемому ее личностью любопытству. Но работать у Марион ей нравилось, и добрая словоохотливая француженка вызывала у нее все большее и большее восхищение. Особенно ей нравилось, как она обходилась с его высочеством. Из их шуток и проговорок она сделала верный вывод о том, что до своего отъезда принц, совсем еще молодой юноша, был отчаянно влюблен в Марион, которая была чуть ли не на десять лет его старше. Потом в Вене у него была какая-то безумная страсть, Марион же заняла в его жизни роль не то второй матери, не то старшей сестры, не то старшей подруги. Во всяком случае, атмосфера их совместных завтраков и чаепитий была благодаря этому обстоятельству совершенно семейной. И это во всей ее новой городской жизни ей, пожалуй, нравилось больше всего.

Его высочество обычно приволакивал с собой кучу газет. И не раз Марион, дававшая себе в субботу выспаться на час дольше (в воскресенье надо было с утра собираться в церковь), заставала их в столовой за остывшими чашками кофе. Оба сидели по разные стороны стола, уткнувшись каждый в свою газету, принц — верхом на стуле, иногда даже с папиросой в зубах. Периодически она показывала ему какую-то заметку и интересовалась:

— Это правда?

— В основном да, но тут и тут они переврали. А вот этому хлюсту вообще нельзя верить.

И почитать, действительно, было о чем. В Оберау стали происходить интересные вещи. Какой-то предприниматель вдруг объявлял себя банкротом, какой-то богатый промышленник вдруг ни с того, ни с сего становился деятельным меценатом, герр Варенбург неожиданно озаботился строительством детских школ в рабочих поселках при своих фабриках, кого-то судили за растрату казенных денег при строительстве дороги. Марион, моментально угадывавшая суть происходящего по случайно брошенным фразам, тут же вставляла ехидные комментарии. Уж кто-кто, а она-то знала всю подноготную каждого мало-мальски влиятельного человека. С содержанками и проститутками, особенно если это какие-нибудь бывшие закройщицы, обычно не церемонятся. И никто не подумает, что все что случайно попадает им в уши, обязательно дойдет до сведения Марион — единственной, кто относился к ним по-человечески.