Иуда - [16]

Величественные громады храма возносились над разноликим множеством больших и маленьких зданий. Чудилось, что там, над ними, витают тени царей и пророков, встречают Грядущего и, невидимые, склоняются пред ним.

Миг - и вот Ангелы Божии поднимут его на пламенеющих крыльях, понесут и поставят там, на этих тяжелых кровлях и голосом, прозрачным, как серебряная труба молитвы, возвестит он суд восхищенному народу и трепетно послушному миру.

Учитель не двигался.

Ослица, на которой он сидел, опустила голову, хлопая большими смешными ушами и пощипывала лежащие на дороге ветви. Ее осленок прижался к ней.

Маленький мальчик, смеясь, подбежал, тронул ее за хвост и, испуганный, убежал прочь.

Другие махали ручонками и кричали то, что слышали от больших: "Благословен Грядый во Имя Господне!"

Толпа на миг затихла и только в отдаленных рядах еще гулко перекатывалось: "Осанна!"

Губы учителя дрогнули.

Иуде казалось, что случится сейчас необычайное. Он улыбнется. И в этой улыбке будет чаемое миром спасение, и с ней воссияет новое солнце.

Но Учитель заплакал.

Громко плакал он и восклицал, протягивая руки туда, к застывшему в страшном молчании городу.

"О, если бы ты, хотя бы в сей твой день узнал, что служит к миру твоему. Но это сокрыто ныне от глаз твоих.

Ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя и стеснят тебя отовсюду.

И разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе и не оставят в тебе камня на камне за то, что не узнал времени посещения твоего".

Что-то оборвалось в сердце Иуды и полетело тяжелым камнем в пропасть, негодуя и плача.

И когда шествие двинулось дальше и народ, маша одеждами, кричал "Осанна", уже на самих улицах города, Иуда был холоден и равнодушен.

* * *

Целые дни с утра и до позднего вечера он учил в храме. Слова его были необычайны, но они казались еще необычайней от страшного несоответствия всем ожиданиям и надеждам.

Он говорил о хозяине, насадившем прекрасный виноградник. Злые виноградари не захотели вернуть принадлежавших ему плодов. Они насмеялись над слугами, отправленными им, и избили их. И когда он послал к ним своего единственного Сына, они не постыдились и его и, выведя за ограду, убили.

Он говорил о страшном краеугольном камне, отвергнутом строителями. Горе тому, кто упадет на этот камень, горе и тому, на кого он упадет.

Он говорил о сынах воскресения, подобных Ангелам, которые не женятся и не выходят замуж, и о Боге не мертвых, но живых.

Он говорил о царе, давшем таланты своим слугам и о неверном рабе, закопавшем свой талант в землю.

И опять говорил он о браке и о брачном пире. О невестах говорил он, ждущих Жениха темной ночью в белых брачных одеждах с зажженными светильниками. У пяти мудрых ярко горят светильники, богато наполненные елеем. Но пять неразумных, сохранив девство, забыли о малом, о елее для своих светильников.

Ночью бегут они по улицам города, прося и умоляя встречных о недостающем елее. Но когда они вернутся, двери чертога уже закроются, и сладкий голос Жениха покажется им страшным: "Не знаю вас". И тщетно они будут биться у рокового преддверья, зажимая уши от нежных отзвуков, разрывая белые брачные одежды, стеная и плача об отвергнутом даре их ненужной непорочности.

Он говорил о Страшном Суде. И слова неизреченной неслыханной миром любви "что вы сделали одному из братьев моих меньших, то сделали мне", - странно сплетались с неумолимо грозным: "Идите от меня, проклятые, в огнь вечный".

Иногда он выходил из храма и, садясь около него, наблюдал за маленькими событиями окружающей жизни.

И тогда он утверждал, что вдова, положившая в храмовую кружку две лепты, дала больше, чем богачи, приносящие большие сокровища, потому что она принесла последнее.

А когда наступала ночь, он уходил из города. Казалось, его давила городская суета и сутолока.

И он отдыхал за городской чертой в мире сладостных ночных благоуханий под бездонным многозвездным небом.

* * *

Он вошел в храм и начал учить.

Слова его были грозны. Никогда еще он не говорил так.

Казалось, долгое томительное удушье разрешилось наконец страшными разящими громовыми ударами.

Испуганно притаилась толпа, мрачно безмолвствовали учителя и, кажется, самые громады стен, слышавшие так много, насторожившись вникали последнему приговору.

И он как будто срывал с этих вождей народа одну за другой их пышные торжественные одежды. И они, казавшиеся такими неприступными и важными, делались уродливыми и жалкими в своей отвратительной наготе...

Но он разоблачал, кажется, не только их, но и бога, пред которым они преклонялись. И грозный неприступный бог предков делался маленьким и почти ручным, похожим на одного из бесов, посланных им некогда в свиное стадо... Бог-диавол, бог мелких уступок и сделок, бог постоянной половины, ложь и отец лжи, всегда лгущий им и питающийся их ложью.

И в каждом его слове веяли волны Духа иного Бога, Бога совершенной жертвы и совершенного дара.

"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящим войти не допускаете.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение.