Иту-Тай. Темный Ветер с зеленых холмов - [44]

Хан уловил его мысли и расхохотался своим идиотским издева-тельским смехом.

– Ты. Медведь, я чувствую, меня сейчас мочить начнешь. Вынуж-ден разочаровать тебя, дорогой, не я это, не я.

– Значит, Ловкач?

– Значит, Ловкач.

– Ты… с ним уже встречался?

– Нет, убежал он от меня. Сгинул наш Ловкач, ныне господин Батырев. Канул, как будто и не было его. Но, во всяком случае, круг подозреваемых резко сузился.

– Зачем ему это?

– Откуда я знаю? Пути эргомов неисповедимы…

– И что теперь?

– В каком смысле?

– Ну, что теперь делать будем?

Хан пожал плечами, останавливаясь и разглядывая поверхность озера, заросшую тиной и ряской.

– Это уже тебе самому решать, что ты делать будешь, Медведь.

– Что, опять каждый сам за себя?

– Как всегда, как всегда. Но ты не переживай, я думаю, что найду его раньше, чем он до кого-нибудь из нас доберется. Но и ты не рас-слабляйся, старик. Ты же когда-то совсем другим был.

– Когда-то… – пробормотал Медведь и, повернувшись, медленно зашагал по парковой тропинке прочь, мимо густых кустов акации.

– Медведь!

Лагутин обернулся, вопросительно качнув головой.

– Прощай, старина. Наверное, не увидимся уже. Или, разве что, еще лет через пятьдесят.

Медведь повернулся и молча пошел дальше. Вслед ему слышался безумный гавкающий смех Хана.

* * *

Патрульный автомобиль тронулся с места и плавно выехал на пус-тынную улицу, набирая скорость. Через несколько секунд яркие габа-ритные огни растворились в темноте лишенного освещения переулка. Хан долго смотрел вслед уехавшему автомобилю, затем расстегнул кар-ман легкой летней куртки и положил туда свои документы, недовольно качая головой. Ничего кроме раздражения он сейчас не испытывал. И дернул же черт скучающего в "газике" сержанта вылезти наружу и при-цепиться к неприметному мужчине неопределенного возраста, с невы-разительной внешностью, единственной отличительной чертой кото-рой можно было считать чуть раскосые глаза. Этот совершенно необос-нованный поступок блюстителя порядка был вызван не пресловутой бдительностью, а заурядной жадностью и скукой. Прохожий не при-влекал к себе внимания, не оскорблял никого ни действием, ни своим внешним видом, не производил впечатления субъекта подозрительно-го либо нетрезвого. Но милиционер, тем не менее, окликнул сто. Этот поступок впоследствии едва не стоил ему жизни.

– Эй, гражданин… – лениво и властно рявкнул сержант. Хан послушно подошел к патрульному автомобилю, изображая искреннее удивление:

– Добрый вечер, товарищ милиционер.

– Документы имеются? – сержант изучающе осмотрел прохожего. Хан растерянно улыбнулся и проворно полез в карман выцветшей джинсовой курточки.

– Кудрин Владислав Итджетович. Москва. – Бегло изучив акку-ратный паспорт, и не обнаружив никаких причин для дальнейшей задержки гражданина, сержант неохотно протянул красную книжеч-ку владельцу. – Русский, что ли?

Хан, забрав документы, облегченно закивал:

– Русский – по матери, отец – таджик.

Кривляться перед этим молодым парнем ему уже надоело, и он почувствовал, как внутри затлела искра раздраженной психоэнер-гии, которая вполне могла вырасти в считанные секунды в сжигаю-щий все на своем пути пожар.

– Что так поздно здесь делаешь? Хан пожал плечами:

– А что, у нас уже комендантский час ввели? Сержант сразу напрягся и крутанул на руке упругую резиновую дубинку.

– Умный, что ли? – Вопрос прозвучал не столько угрожающе, сколь-ко предвкушающе.

Хан сжал зубы, ожидая удара, за которым последует невидимый ментальный взрыв, уничтожающий все живое, находящееся в пат-рульном автомобиле, обрывая тонкие сосуды и аорты, плавя мозги и вскипятив кровь. Но сержант, видимо, почувствовав что-то, морг-нул и, сплюнув на асфальт, ткнул концом дубинки в грудь лже-Кудрину, угрюмо процедив сквозь зубы:

– Вали отсюда. Живо.

Это и спасло жизнь ему и двум его сослуживцам, сидевшим в ма-шине и не подозревающим о том, что в эти минуты они были как никогда близки к смерти. Хан просто кипел от раздражения. Он запросто мог бы убить их всех, но осторожность и благоразумие, оттачи-ваемые годами, взяли верх над агрессией, вызванной ощущением постоянного напряжения. Где-то рядом мог быть убийца, который поднял руку на "долгожителей". Поэтому Хан лишь улыбнулся вслед автомобилю, исчезнувшему в глубине переулка, хотя эта улыбка боль-ше напоминала яростный оскал предвкушающего смертельную схватку берсерка.

"Время. Странная штука. Сегодня совершенно не похоже на вче-ра, и люди другие, а Смерть по-прежнему актуальна и страшна. Ведь он почувствовал, почувствовал ее, этот юный мент. И дрогнуло что-то внутри… Смерть – Жизнь. Абстрактные понятия для живого чело-века, почему-то истинную значимость они обретают только для уми-рающего. В этом – парадокс человеческого существования. Нежела-ние замечать очевидное, анализировать фундаментальные прояв-ления бытия, думать, наконец… Мот, например, эти парни. Моло-дые, полные сил и желаний, гонора и амбиций. Им наверняка неког-да думать на подобные темы, ощущать течение времени, тревожить-ся его отливам и приливам, млеть на его волнах от умиротворяющего колыхания минут. Их разум зашорен, словно у скаковых лошадей, видящих перед собой только узкую колею беговой дорожки. Их ста-тус позволяет им чувствовать себя над людьми, над событиями, над временем. Он дает им право на совершение действий, недоступных для обычных обывателей. Табельное оружие, резиновые дубинки, баллончики с газом, наручники – это не просто штатный арсенал спецсредств, это – символы власти, атрибуты касты надсмотрщиков, позволяющие им подняться над миром на гребне волны. Но затем волна идет на убыль, падает вниз, утягивая на дно, закручивая в водоворот, оглушая и накрывая тяжелым пологом. Но это потом… потом… когда-нибудь… и не с ними. А ведь ВСЕ когда-то заканчива-ется. Время!".