Итоги, 2013 № 38 - [4]

По авиационной промышленности. В СССР существовали «Туполев», «Ильюшин», «Антонов», «МиГ», «Сухой» — ни одна страна в мире не имела такого количества авиастроительных объединений, которые полностью производят все, начиная от стойки шасси и кончая средствами слежения. Скажем, построили в Ульяновске цех по окраске самолетов, куда влезал самый большой туполевский бомбардировщик. Единственный цех на всю страну. Зачем еще где-то строить второй такой же? Упадок закладывался до нас. Невозможно в одной стране иметь одновременно столько заводов с полным производственным циклом. Никакая экономика этой нагрузки не выдержит.

Сегодня делают «Суперджет». Дай бог, доделают. Спасибо Погосяну. Не надо второй «Суперджет» делать в другом месте… Я не вижу упадка сейчас в авиационной промышленности. Мы не делаем дримлайнеров. Ничего, будем покупать. Сделать все от начала до конца ни одна страна не может, даже Америка. Что-то в Японии покупает, что-то у Франции. На весь мир четыре компании, которые имеют в своем составе все — от КБ до сборочного производства. А мы в СССР на одну страну пять независимых авиапроизводителей имели!

— К либерализации экспорта оружия тоже руку приложили, «росворов» изничтожили…

— При мне было реформировано внешнеторговое объединение «Росвооружение». Долгое время оно оставалось монополистом в поставках военной техники за границу, но после длительной и жесткой дискуссии предприятия ВПК получили право самостоятельно выходить на внешний рынок. Наиболее продвинутые стали не просто поставлять свою продукцию в другие страны, но и открывать дочерние предприятия за рубежом.

— С угольной промышленностью тоже правильно поступили, слегка кастрировав?

— Вряд ли бы вы задали подобный вопрос леди Тэтчер, осуществившей задолго до нас успешную реформу этой отрасли, — дама! Но ситуация у нас была схожей. Реформирование угольной отрасли имеет особое значение — и в силу ее места в экономике, и с учетом традиционно высокой политической активности шахтеров. Отрасль сводила концы с концами только за счет бюджетных дотаций. Наряду с хорошо оснащенными рентабельными предприятиями работали технически устаревшие и убыточные шахты с ужасающими условиями труда. В этом я убедился, когда в 1993 году вместе с Гайдаром побывал на шахтах Воркуты и Ростова. До сих пор где-то сохранилась фотография Егора — лицо, перепачканное антрацитовой пылью. 80 процентов предприятий влачили жалкое существование. То есть первая статья расходов бюджета тогда — на оборонку, вторая — дотации угольной отрасли.

Было очевидно, что надо все эти убыточные шахты закрывать и все деньги вбухивать в те шахты, которые в состоянии эффективно работать, в ту же «Распадскую», скажем. Начатая Гайдаром угольная реформа дала отличный результат. Ликвидировано более 180 нерентабельных и технически отсталых шахт. Производительность труда в отрасли выросла вдвое. Смертельный травматизм сократился более чем в два раза. Более 90 процентов угля в стране добывается частными компаниями, причем добыча ежегодно растет. За акции угольных компаний борются самые крупные олигархи, и это убедительный индикатор успеха реформы.

— Кто лоббировал эту реформу на уровне МВФ и Всемирного банка?

— Всей командой: Черномырдин, Чубайс, Немцов, Шохин, Кириенко, Сысуев, ваш покорный слуга. Да и лоббировать особо не требовалось. Руководители международных финорганизаций хорошо понимали суть реформы и ее актуальность. Объяснять и отстаивать надо было сроки конкретных мероприятий с учетом нашей специфики, а также непростых взаимоотношений правительства с Думой. В конечном счете деньги мы получили. С практической точки зрения не очень большую сумму. Но она была далеко не лишней в условиях дефицитного бюджета. Да и сам факт выделения этих средств имел определенное политическое значение. Куда сложнее было получить поддержку шахтерских профсоюзов и руководителей предприятий. В решающие моменты свое веское слово говорил Ельцин.

Я хорошо помню, как первый раз поехал в Воркуту, как позвонил один известный человек и сказал: «Бери большую охрану, тебя там прямо в аэропорту отмордуют». Я прилетел, смотрю, толпа стоит. Слава богу, как мне потом говорили сами шахтеры, что я без охраны приехал. С шахтерами был жесткий разговор. После того как поговорили, возникли нормальные отношения. Все-таки все верили Ельцину и Черномырдину.

— А вы поверили Борису Николаевичу, когда он произнес на всю страну: «Дефолта не будет»?

— Сложные были чувства. Мы в министерстве хорошо представляли реальную ситуацию в экономике. Еще в мае 1998 года Гайдар несколько раз звонил мне, кажется, из Японии, где он был в командировке, и говорил: «Начинается кризис». Весной начала заседать межведомственная рабочая группа, на которой обсуждались вопросы регулирования курса рубля и девальвации. Я как министр экономики направлял весьма тревожные и откровенные докладные записки премьеру Кириенко. 14 августа 1998 года, за три дня до обнародования заявления правительства и ЦБ, встретился с руководителем администрации президента Валентином Юмашевым и вручил ему прошение об отставке на имя Ельцина. Подтолкнуло меня к этому шагу то, что на совещание под председательством Кириенко и Дубинина, где обсуждалось мое заявление, меня не пригласили. В то время мне казалось, да и теперь я так думаю, что все же можно было избежать дефолта. Но для этого надо было, договорившись с лидерами ведущих фракций в Думе, политических партий, губернаторами, наиболее влиятельными представителями бизнеса, принять ряд жестких и непопулярных решений — секвестр бюджетов всех уровней, умеренную и контролируемую девальвацию рубля, разумный коридор. Однако правительству и ЦБ сил, времени, решительности и авторитета на это не хватило. Да, объективно ситуация, конечно, была тяжелейшая. Все наши ресурсы подешевели. Сейчас мало кто помнит, но нефть на мировом рынке упала за месяц с 20 до 7,8 доллара за баррель. Да, в августе 1998-го она стоила 7,8 доллара за баррель! Представьте, если сейчас нефть рухнет со 100 до 7 долларов… Конечно, тогда ни Дубинин, ни Игнатьев не могли удержать курс. Разве что напечатав денег…