Итоги, 2013 № 13 - [41]

— Да. Его присутствие тоже символично. Потому что Рахманинов часто играл свой фортепианный концерт № 2 c Нью-Йоркским филармоническим. А когда была премьера гершвиновской «Рапсодии в стиле блюз», Гершвин сидел за роялем, а Рахманинов находился в зале.

— Что для вас означает сотрудничество с Московской филармонией?

— Это действительно мировой бренд. Посмотрите на афишу последних лет — ее можно сравнить с афишей любой европейской или американской столицы. Видно, что Москва действительно превратилась в музыкальную Мекку. Без малого 20 лет я солист филармонии, и наше сотрудничество, естественно, продолжается. Достаточно сказать, что под эгидой филармонии проходили концерты моего абонемента, которому уже 8 лет. На них побывали великие дирижеры: Зубин Мета, Лорин Маазель, Пааво Ярви, Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, Михаил Плетнев, Владимир Спиваков и целая плеяда молодых российских музыкантов. Это стало возможно лишь в сотрудничестве с филармонией. Ее директор Алексей Шалашов сам музыкант по профессии и хорошо знает кухню, как оркестровую, так и администраторскую. Здесь уделяют много внимания талантливой молодежи, и это очень важно, потому что наше рыночное время абсолютно не дает перспектив молодым талантам.

— Вы возглавляете Общественный совет при Минкультуры. Удалось что-то сделать для системы музыкального образования?

— Я рад, что в конце декабря Дума приняла поправку, за которую мы боролись много месяцев. Мы добились гарантии, что специальные музыкальные школы никто не тронет. Обучать талантливого ребенка музыке можно будет, как раньше, не дожидаясь его 12-летия. Боролись всем миром, начиная с Совета по культуре и искусству при президенте и заканчивая нашим советом при Министерстве культуры. Было много походов в Белый дом, в ЦМШ, в Госдуму. Это наша огромная победа.

Тот самый Карбаускис / Искусство и культура / Театр

Тот самый Карбаускис

/ Искусство и культура/ Театр

О режиссере Миндаугасе Карбаускисе рассказывает его коллега Леонид Хейфец

 

В дни приемных экзаменов, проходя через маленький садик перед входом в ГИТИС (мне так привычнее называть наш университет), невольно скользишь взглядом по лицам. С годами время смещается. Вон на лавочке с книжкой сидит мальчик с резко очерченным носом, на котором примостились очки. На другой с кем-то болтает паренек в клетчатой ковбойке с очень обаятельной улыбкой. А вдалеке какой-то юноша с такими красивыми волнистыми волосами, окруженный девочками. Что за ребята? Этот — Гога Товстоногов, тот — Толя Эфрос, а там — Петя Фоменко...

Работа в институте дает, несомненно, одно небольшое, но замечательное преимущество. Время от времени мы, педагоги кафедры режиссуры, смотрим работы молодых людей, которые только что поступили, потом перешли на второй курс, затем на третий. Они все время меняются. Их никто, кроме нас, пока не знает. Не помню уже, в каком году это было, но хорошо помню, как мы смотрим очередной студенческий показ мастерской Фоменко. Самостоятельная работа какого-то пацана, который совсем недавно курил в том садике на лавочке. Александр Сергеевич Пушкин — «Русалка». И вдруг приходишь в ошеломление. Боже мой, как это сделано?! Совершенно не похоже ни на что предыдущее. И тут же лезешь в программку и запоминаешь фамилию — Карбаускис. А потом всплывает какой-то спектакль, о котором начинает говорить вся Москва. Кто поставил? Карбаускис. Тот самый? Да, тот самый. И вот теперь тот самый Миндаугас Карбаускис — художественный руководитель Театра Маяковского, который возглавляли когда-то Всеволод Мейерхольд, Алексей Попов, Николай Охлопков, Андрей Гончаров. А кто сейчас художественный руководитель? Это тот самый, который «Русалку» сделал в ГИТИСе.

Я работаю в этом театре и потому внутри всего в нем происходящего. Может быть, как мало кто, хорошо понимаю, что за труд взял на себя Миндаугас, придя на такой огромный океанский лайнер, со сложными механизмами, с тройным дном, с многочисленными палубами разных классов, пришел, чтобы попытаться чуточку развернуть этот корабль со знаменитым именем на борту. В какую сторону? Несомненно — в живую. Не все сразу выходит, и это естественно. Но то, что изменилось, чрезвычайно существенно. На наших глазах меняется интонация. Я знаю цену такой перемене. Я этот хлеб ел, переходя из одного московского театра в другой. Мне кажется, Миндаугасу уже очень многое удалось, что бы там ни писала горячо мной любимая критика, досужие блогеры и всезнающие театралы. Кучу глупостей уже успели высказать. Кто-то его подгоняет, кто-то сетует, что пролил мало крови, кого-то там недорезал. Даешь больше крови!.. А его литовский темперамент, и его понимание жизни, и понимание, сколь многосложен наш труд, уже сами по себе замечательны. Хорошо со стороны подойти и сказать: старик, ты вообще ошибся. Возможно. И не раз. Но разве может быть иначе?

Мне очень нравится, что в нашем фойе теперь висят фотографии маленькие, такие, какие висят в моем собственном доме. Нет больше на стенах больших цветных глянцевых портретов артистов. Хорошая затея нарисовать каких-то пузатых тетенек и дяденек и увенчать фотографиями. Нравится, потому что это усмешка. Не насмешка. Интонация совсем другая.