Итоги, 2013 № 01 - [3]

Дальнейший путь нашей страны определит история, а не политики. Какой у нее искус, какой проект она нам хочет предложить, не ведает никто. Знаю лишь, что океан обладает способностью к самоочищению. У нас будет чище. Как скоро и в каком виде, трудно сказать, но в демократическом направлении, разумеется.

Глеб Павловский

политолог

Никакого застоя я не знал. Школу заканчивал в 1968 году, в год массовых протестов — от Чехословакии и Польши до Франции. Я вступил в жизнь страны как в упоительно красивый конфликт, предназначенный лично мне. СССР, который увидел я в юности, был чем-то вроде Афин времен Сократа. Античные Афины тоже ведь были противным местом — рабы, грязь, доносчики. Но там были гении, ради которых все это стоило терпеть. И в Москве в 60—70-х годах так же цвела истинная элита — наполовину вне официальной жизни. Мыслители, писатели, политические умы были близко, жили не дальше одной-двух остановок метро. Москва начала 70-х была эпицентром интеллектуального сопротивления, и не только внутри СССР: сюда стремились и европейцы. Собственно, все основные идеи европейского ненасильственного сопротивления были экспортированы из Москвы (например, тем же Гавелом). Мы не жили жизнью тех, для кого это был застой.

Разговоры о том, что приход Владимира Путина в президенты сулит ремейк застоя, чепуха: никакого сходства между нынешней и брежневской эпохами нет. Метафора застоя возникает лишь в связи с личным обстоятельством. Брежнев, довольно удачно начав руководство партией в 60-е годы, пересидел. Ощущение того, что Леонида Ильича слишком много, что мы все от него устали, возникает уже к началу 70-х. А он прожил еще десять лет...

Евгений Евтушенко

поэт

Вот уж не думал не гадал, что моя строчка из ставшей народной песни «Хотят ли русские войны?» будет так перефразирована. Хотя не предполагал я, что и другая моя строчка — «поэт в России больше, чем поэт» — будет перефразирована более чем в двухстах вариантах. Скажем, «бюджет в России больше, чем бюджет». И самое лучшее, по-моему: «стакан в России больше, чем стакан».

Но поскольку стихи были мои, то сначала и отвечу стихами на заголовок этого материала:

Хотят ли русские застоя?

Ответить — дело непростое...

Вздохнул бы честно Лев Толстой:

«Зачем хотеть, когда застой?»

Жил бы сейчас Лев Николаевич, имея хоть разочек в неделю авторскую передачу на ТВ, ее, боюсь, после такой рифмованной реплики потихонечку-полегонечку прикрыли бы — как солженицынскую программу, якобы не рейтинговую. Александр Исаевич как живая мыслящая единица оказался не нужен со своим старомодным словом «земство», хотя под этим скрывалась здоровая мысль о большей самостоятельности губерний и выборном, а не назначаемом самоуправлении на местах. Ведь еще в царской России сочли сплошное назначательство сверху застойным, отсталым явлением и позднее перешли к развитию самостоятельности губерний, что вовсе не привело ни к какому сепаратизму. Так что если мы возвратились в новых реформах в дореформенную царскую Россию, то что это, если не застой?

А разве не застой сейчас проявился в том, что в Думе не оказалось ни одного крупного писателя? Или это такие писатели, каковые невооруженным глазом не замечаемы? Одной из главных составляющих мировой славы России является русская литература, на которой воспитана вся передовая интеллигенция мира. Но преодолели кризис экономический гораздо лучше, чем духовный. По собственной вине мы перестали быть примером интеллектуальной державы. С 1991 года в Москве не проходило ни одного крупного международного симпозиума интеллигенции. Мы потеряли контакты с крупнейшими писателями мира, чего не происходило даже во время холодной войны. Почему? Да потому что мы слишком заняты внутренними выяснюшками. Это разве не застой? У нас нет ни одного международного фестиваля поэзии, какие есть даже в таких несоизмеримо бедных странах, как Колумбия, Никарагуа. Почему? Да потому что те люди, от которых это зависит, сами ни на каких вечерах поэзии, которыми славилась Россия, не бывали. А легенда, что у нас вообще перестали читать стихи, лжива. Это они перестали читать стихи, а не народ. В прошлом году я выступал на замечательном Грушинском фестивале, где собрались 42 тысячи человек. Они расположились прямо на берегах Волги, в палатках. По моим подсчетам, у нас сейчас 35 настоящих поэтов. Как было сказано: «Без стихов любити — Руси не быти!»

У нас нет важнейшего института писатель — читатель с отделениями в разных регионах для постоянных встреч и выступлений перед читающей публикой. У нас нет системы писатель — образование, принятой во многих цивилизованных странах. Каждый уважающий себя университет имеет в бюджете должность «писатель». У нас нет ни одной телевизионной поэтической программы — это в стране-то Пушкина! Вместо этого нам впихивают в глаза и уши попсовую пошлятину.

У меня есть такие строки:

Была цензура, схожая с удушьем.

Ее, казалось, выгнали взашей.

Сейчас пришла цензура равнодушьем,

И это оказалось пострашней.

Двадцать пять лет я занимаюсь гигантским проектом — созданием антологии «Поэт в России больше, чем поэт». Подзаголовок: «Десять веков русской поэзии». Вдвоем с литературоведом Радзишевским мы практически выполняем труд целого института. Виктор Астафьев назвал эту работу «гражданским подвигом», Союз журналистов присудил премию. Еще в 1998-м я получил премию ТЭФИ за более чем сто передач, основанных на этой антологии, постоянно выступал и выступаю с чтением ее фрагментов на радио «Маяк» и «Культура». Газета «Новые известия» проводила исследование общественного мнения: со всех концов страны пришло около шести тысяч писем от людей самых разных профессий, офицеров армии и флота, представителей церкви. Их главная просьба: антологию должны иметь все школы и высшие учебные заведения. Эксперты подсчитали, что выпустить ее надо тиражом не менее 50 тысяч экземпляров.