Итальянец - [5]

Высокородный молодой человек, обладатель большого состояния, влюбляется в девицу бедную, неизвестного происхождения, наделенную всей красотой и талантами, какие полагаются героине романа. Семья молодого человека противится их союзу; виной тому прежде всего гордыня его матери, призывающей на помощь своего духовника отца Скедони — истинного героя повести; никогда раньше не появлялся на страницах романов столь выразительно изображенный персонаж, равно отвратительный как из-за своих прежних преступлений, так и из-за тех, которые он намеревается совершить; человек, чьи таланты и энергия делают его страшным, ханжа и прожигатель жизни в одном лице, бесчувственный, жестокий и неумолимый. Происками этого персонажа Вивальди (любовник) ввергнут в темницы инквизиции, а Эллену, его невесту, безжалостный монах помещает в тайное узилище; там монах, обнаружив, что его сообщник не оправдывает ожиданий, решает убить ее собственной рукой. До этих пор сюжет или, по крайней мере, обстановка представляются нам отчасти знакомыми по „Удольфским тайнам“, однако прекрасная сцена, в которой монах, занося кинжал над спящей жертвой, узнает в ней свое собственное дитя, исполнена новизны, величия и мощи. Рисуя ужас несчастного, который готовился совершить убийство и лишь в последний миг избежал злодейства еще более чудовищного, миссис Радклиф достигает предельных высот мастерства и создает картину, достойную того, чтобы какой-нибудь большой мастер перенес ее на полотно. В застенках инквизиции грозному Скедони встретился, вступил с ним в противоборство и, в конечном итоге, одержал победу его прежний союзник — персонаж, не уступающий ему в порочности. По ходу развития этих интриг разбросано несколько напряженных пауз, с помощью которых миссис Радклиф так хорошо умела поддерживать читательский интерес.

Вновь обдумывая повесть, мы обнаруживаем, что многие эпизоды не получили убедительного объяснения, а некоторые детали писательница, несомненно, намеревалась использовать при построении какого-то сюжетного поворота, но затем забыла о нем или передумала. К числу их относится эпизод, когда главный инквизитор проявляет удивление при звуках странного голоса, который, несмотря на присутствие грозного трибунала, задает вопросы, присваивая себе тем самым прерогативу судей. Сцена сама по себе очень выразительна. Вивальди, с повязкой на глазах и привязанного к дыбе, допрашивают; в это время начинает задавать вопросы еще один голос; он принадлежит таинственному персонажу, который неоднократно пересекал Вивальди дорогу, но неизменно ускользал, когда тот пытался его найти; все собравшиеся цепенеют от изумления.

— Кто явился среди нас? — повторил он [главный инквизитор] еще громче. Вопрос по-прежнему остался без ответа — и вновь со стороны возвышения, где восседал трибунал, донеслось тревожное перешептывание; все, казалось, оцепенели. В общем гуле Вивальди не мог ясно различить ни одного голоса, но в зале явно происходило нечто необычайное — и Вивальди дожидался развязки со всем терпением, на какое только был способен. Вскоре он услышал, как двери распахнулись и какие-то люди с шумом покинули залу. Воцарилась глубокая тишина, однако Вивальди чувствовал, что прислужники все еще стоят возле него, готовые приступить к пытке».[2]

Все это, несомненно, производит большое впечатление, но по поводу человека, нарушившего ход допроса, миссис Радклиф говорит только, что он — служитель инквизиции. Это объясняет его присутствие на допросе Вивальди, но ни в коей мере не оправдывает его вмешательства в допрос к неудовольствию главного инквизитора. Последний, безусловно, не удивился бы от того, что рядом находится один из его собственных подчиненных, и не испытал бы благоговейной робости, как бы тот себя ни вел, ибо присутствие подчиненного объяснялось бы служебным долгом, а странное поведение было бы расценено как дерзость. Можно также добавить, что отсутствует удовлетворительное объяснение беспощадной враждебности Дзампари к Скедони; те причины, которые можно отыскать в тексте романа, неубедительны и мелки.

Отметим пример еще большей небрежности. В романе имеется эпизод, связанный с разрушенным дворцом барона Камбруска; из намеков крестьянина, проводника Скедони, начинает складываться повесть ужасов, которая, как представляется, тревожит больную совесть монаха, и читатель ожидает, что за этим последует цепь значительных событий. Несомненно, по замыслу изобретательного автора, недосказанная повесть должна была перекликаться с некоторыми деталями намеченной фабулы; однако окончание романа было написано в большой спешке — или в иной манере, чем предполагалось первоначально, — и сочинительница, как беспечная вязальщица, не позаботилась «закрыть все петли». Таким образом, воображение читателя оказывается обманутым, а этого авторам подобного рода книг следует остерегаться. В то же время критикам нужно из милосердия вспомнить о том, что гораздо легче сплести сложную цепь захватывающих событий, чем успешно ее распутать. Драйден, как известно, нередко ругал изобретателей пятого акта в драме, а авторы романов едва ли помянут добрым словом того, кто придумал главы, где содержатся разъяснения сюжетных загадок.