Италия в Сарматии - [94]
Сравнивая свое с чужим, Горницкий предпринимает и сравнение культур – еды, обычаев, одежды. Он критичен[689]. Но все же предпочитает свое чужому. Итальянский образец при переводе на польский язык оказывается переработанным и транспонированным в соответствии с местными условиями.
Книги и печатная графика сыграли большую роль в распространении новой моды. Как мы увидели на примере эфемерной архитектуры – раскрашенных или испещренных сграффити фасадов, либо праздничной малой архитектуры, – отдельные графические листы, иллюстрации описаний празднеств или Библии, а главное, специально для художников и архитекторов созданные «книги образцов» служили примерами как для заказчиков, так и для художников. Особенно популярен был трактат итальянского архитектора Себастьяно Серлио, вышедший первым изданием в 1537 году и неоднократно переиздававшийся впоследствии. Недаром его возил с собой в походной котомке зодчий из Болоньи Октавиано Манчини, который в начале XVII века работал в Киеве над укреплением и частичной перестройкой Софийского собора и другими заказами. Эта книга была его верным спутником в путешествиях по всей Европе – от Испании, Франции через Германию и Швецию на Украину. На ее полях он делал свои заметки и зарисовки, сверяя увиденное или запланированное с указаниями учителя[690].
Цитаты из Серлио встречаются везде – в обрамлении окон и дверей в замке Бельведер в Праге и во многих польских строениях ренессансного времени (например, в Замостье). Мотивы, придуманные Серлио, были популярны в декорациях фасадов, имитирующих «настоящую» архитектуру. Известны были и другие трактаты, например Палладио и Скамоцци. Как я показала на примере планировки Замостья, даже при планировке города ориентиром служили итальянские сочинения по урбанистике.
Заимствования и состязательность отличали праздничную культуру периода Позднего Ренессанса в Восточной Европе. Особенно пышно отмечались династические праздники Габсбургов. Именно они стали образцами для польской праздничной культуры. Габсбурги, в свою очередь, позаимствовали многое у Медичи, Гонзага, д’Эсте – самых блестящих и изобретательных правителей Италии. Тесные династические связи европейских властителей способствовали этому обмену: габсбургские принцессы на польском троне и в малых итальянских дворах, Ягеллоны в Швеции и Германии, воспитанная в Италии наследница византийских Палеологов – в России. Этот список может быть очень длинным.
Праздники с их пышными формами и вместе с тем с их изощренной ученостью имели важную дипломатическую и коммуникативную функцию. Во время торжественного въезда императора или короля, во время свадьбы или похорон обсуждались и выторговывались позиции города и императора, власти и князей. Часто об этом говорилось языком искусства.
Хотя общие формальные признаки ренессансной архитектуры – как лингва франка – пришли из Италии, получившееся в результате культурного трансфера всегда являлось новым конгломератом различных явлений, течений и вкусов.
Так, представления о быстром и не слишком дорогом украшении живописью фасадов дворцов, а за ними и домов состоятельных горожан были переняты из Италии. Нередко при этом не учитывались местные климатические особенности. Тем не менее более устойчивые сграффити хорошо сохранились как раз таки в медвежьих углах Восточной Европы и могут рассказать о былом облике итальянских городов иногда даже больше, чем в самой Италии, где от них почти ничего не осталось. Часто выполнялись они итальянскими мастерами. Но образцами для этих не очень оригинальных композиций служили как страницы из книг Серлио, так и гравюры немецких и нидерландских «малых мастеров», имевшие широкое хождение по всей Европе. Это говорит как о ремесленной «послушности» исполнителей, так и о значении книгопечатания для европейского обмена формами и идеями.
Особая тема – мобильность художников, готовых собраться и отправиться на заработки в далекую холодную страну и часто остаться там до конца своих дней. Переизбыток мастеров дома, в Италии, высокий спрос за границей и надежда на хорошие заработки гнали их далеко за Альпы.
Но все же главную роль в установлении моды играли не сами мастера, а их заказчики. Для того чтобы заказчик мог отличить старое от нового, предпочесть новомодный стиль старому, нужна была основательная подготовка. Как считал Люсьен Февр, такую подготовку обеспечивало гуманистическое образование. «Нужно было время, много времени, и двойной прогресс – в области художественной техники в Италии и в области интеллектуальной культуры северных стран. И тогда, вдруг, им открылось превосходство итальянской культуры пред традиционным искусством прежде любимых художников – превосходство несомненное, как догма»[691].
Во второй половине XVI века, как и в Риме Витрувия, архитектурный и риторический дискурсы были очень близки друг другу даже терминологически. Рельефы на домах Рыночной площади в городе Казимеж Дольный или же на стенах капеллы Боймов во Львове, сграффити богемских замков, с их фигуративными сценами, напрямую обращаются к зрителю, приглашая к чтению и интерпретации. Они и оформлены так, чтобы их читали как книгу. Риторика – античная наука не только об общении, но и о познании – стала основой для визуальной коммуникации Раннего Нового времени.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
«Медный всадник», «Витязь на распутье», «Птица-тройка» — эти образы занимают центральное место в русской национальной мифологии. Монография Бэллы Шапиро показывает, как в отечественной культуре формировался и функционировал образ всадника. Первоначально святые защитники отечества изображались пешими; переход к конным изображениям хронологически совпадает со временем, когда на Руси складывается всадническая культура. Она породила обширную иконографию: святые воины-покровители сменили одеяния и крест мучеников на доспехи, оружие и коня.
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В первые послевоенные годы на страницах многотиражных советскихизданий (от «Огонька» до альманахов изобразительного искусства)отчетливо проступил новый образ маскулинности, основанный наидеалах солдата и отца (фигуры, почти не встречавшейся в визуальнойкультуре СССР 1930‐х). Решающим фактором в формировании такогообраза стал катастрофический опыт Второй мировой войны. Гибель,физические и психологические травмы миллионов мужчин, их нехваткав послевоенное время хоть и затушевывались в соцреалистическойкультуре, были слишком велики и наглядны, чтобы их могла полностьюигнорировать официальная пропаганда.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Книга представляет собой очерк христианской культуры Запада с эпохи Отцов Церкви до ее апогея на рубеже XIII–XIV вв. Не претендуя на полноту описания и анализа всех сторон духовной жизни рассматриваемого периода, автор раскрывает те из них, в которых мыслители и художники оставили наиболее заметный след. Наряду с общепризнанными шедеврами читатель найдет здесь памятники малоизвестные, недавно открытые и почти не изученные. Многие произведения искусства иллюстрированы авторскими фотографиями, средневековые тексты даются в авторских переводах с латыни и других древних языков и нередко сопровождаются полемическими заметками о бытующих в современной истории искусства и медиевистике мнениях, оценках и методологических позициях.О.
Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им.
«В течение целого дня я воображал, что сойду с ума, и был даже доволен этой мыслью, потому что тогда у меня было бы все, что я хотел», – восклицает воодушевленный Оскар Шлеммер, один из профессоров легендарного Баухауса, после посещения коллекции искусства психиатрических пациентов в Гейдельберге. В эпоху авангарда маргинальность, аутсайдерство, безумие, странность, алогизм становятся новыми «объектами желания». Кризис канона классической эстетики привел к тому, что новые течения в искусстве стали включать в свой метанарратив не замечаемое ранее творчество аутсайдеров.
Что будет, если академический искусствовед в начале 1990‐х годов волей судьбы попадет на фабрику новостей? Собранные в этой книге статьи известного художественного критика и доцента Европейского университета в Санкт-Петербурге Киры Долининой печатались газетой и журналами Издательского дома «Коммерсантъ» с 1993‐го по 2020 год. Казалось бы, рожденные информационными поводами эти тексты должны были исчезать вместе с ними, но по прошествии времени они собрались в своего рода миниучебник по истории искусства, где все великие на месте и о них не только сказано все самое важное, но и простым языком объяснены серьезные искусствоведческие проблемы.