Истощение времени - [67]

Букварь полулежал на траве, держал в руке кружку и думал о том, что он очень доволен этим светлым, солнечным днем. И жарой, и работой, и машинами, спешившими открыть движение по трассе, и тайгой под его ногами, и бочкой пива, которую они с ребятами купили. Давно он не испытывал такой радости. И Букварь понял, что именно сейчас он отбросит к черту все, что не давало ему покоя в последние дни.

– Смотрите, какие облака! – сказал Виталий. – Облакам всегда везло. Люди любят сравнивать их с чем-нибудь. Особенно если им нечего делать… По этим сравнениям можно изучать историю… Сравнивали их с верблюдом, с паровозом, с автомобилями. Теперь все чаще сравнивают с атомным грибом… А эти…

– Слушай, Николай, – шепнул Букварь, – я вот все хочу спросить тебя… Понимаешь, какая штука… Тут Кешка как-то сказал мне, что ты ездил на Тринадцатый километр из-за женщин. Он врал, конечно?..

Николай пил пиво и смотрел Букварю в глаза.

– Нет, – сказал Николай. – Он не врал.

– То есть как? – растерялся Букварь.

– Так.

Букварь искал соломинку, но ухватиться было не за что, и он спросил о том же, о чем спрашивал Кешку:

– А как же Ольга?

Двухголовая белая вершина Джелинды закачалась, задрожала зеленая шкура горбатой земли.

– С ней ерунда получилась… С ней не надо было… Не такой она человек…

– Но ведь ты любил ее…

– Пожалуй, нет…

Николай допил кружку и встал. Он стоял, расставив ноги в начищенных сапогах, и улыбался. Улыбка у него начиналась с той самой единственной ямки на левой щеке.

– Брось ты, Букварь. Ты будешь думать об этом и переживать. Я тоже в свое время думал и переживал. И ты поймешь. Просто жизнь – очень сложная штука…

Небо сразу стало черным. И тайга стала черной. И пиво в кружке – черным. Надо было вскочить и закричать на всю эту черную тайгу, бить кулаками по черному небу.

Но Букварь не вскочил и не стал кричать. Не смог. Это сказал не Кешка, а Николай. Значит, он, Букварь, на самом деле молокосос и ни черта не понимает.

Он поднес к губам кружку и допил черное пиво.

28

По дороге, бежавшей вниз окраиной поселка под арку с розовым флагом и дальше к спасенному мосту над успокоившейся Джебью и к самому Артемовску, цепочкой шагали строители. Шли в душный клуб Седьмого километра – артемовского пригорода – танцевать и смотреть кино.

По дороге двигалось отмытое и принарядившееся Кошурниково.

Букварь постоял молча и побрел в общежитие. Николая в комнате не было. На одеяле, уткнувшись лицом в голубую стену, бросив ботинки под кровать, спал Виталий. Букварь стащил сапоги и лег на спину.

Солнце жарило его и щекотало ему нос и щеки. Он покрутился на колючем коричневом одеяле, но заснуть не смог, и дремота не приходила.

– Виталий, – сказал Букварь, – как ты можешь спать при таком солнце?

Глаза Букваря изучали потолок, все паутиночьи трещины на нем и не могли увидеть, как отнесся Виталий к его словам.

– Нет, на самом деле? Я вот никак не засну.

Соседняя кровать заскрипела, вздрогнула, и по запаху, по щелчку зажигалки Букварь понял, что Виталий закурил.

– Можно и при солнце, – сказал Виталий.

Он, наверное, зевнул, потому что слово «солнце» получилось у него длинным и исковерканным, и Букварь хотел сказать ему: «Ладно. Спи, пожалуйста». Но сказал он другое:

– И все же я никак не могу понять. Вот, знаешь, солнечный спектр раскладывается на семь цветов. Они лежат рядом, яркие и нарядные, как цветные карандаши в коробке. И я принимаю разумом, что эти разные цвета образуют один – белый. Но я никак не могу принять, что человек складывается из разных цветов – красных, черных, зеленых…

Виталий молчал, аккуратные и ровные дымовые кольца, переливаясь с боку на бок, лениво поднимались вверх и к окну, и Букварь подумал, что Виталий не понял его.

– Как совместить смелость человека, энергию его, искренность с подлостью? Эдельвейс – и пошлые слова о «бабах»? Разве все это может составить один цвет? Ты понимаешь меня?

Букварь услышал, как сетка кровати заскрипела, как Виталий повернулся и как ноги его опустились на пол. Букварь приподнялся на локтях. Виталий, сидя на одеяле, пытался найти что-то в кармане брюк и куртки.

– Я тебя понимаю, – сказал Виталий. – Ты, Букварь, представляешь людей одноцветными. Или хочешь, чтобы они такими были. А они – многоцветные. Писаны многими красками. Так уж природа постаралась.

– Ну и что? – спросил Букварь.

– Что, что! – разозлился Виталий. – Лекцию, что ли, я тебе должен прочесть о сложности жизни! Или выдать рецепт на будущее, написанный по-латыни? Думай сам! В таких случаях каждый думает сам.

– Я и думаю сам! – Букварь обиделся. – Но ведь я хочу знать и другие точки зрения. Может быть, я пытаюсь изобрести тот самый деревянный велосипед.

– Может быть. Тебе этот велосипед изобрести надо. Просто необходимо. Ты ж на самом деле живешь в первый раз. Ты, и только ты, сможешь открыть для себя сначала огонь, потом колесо, потом велосипед, а потом и нейтроны. Изобретай велосипед, если хочешь на нем кататься. Преврати формулы, выработанные другими людьми, в живое для себя, в живые свои принципы. Думай сам.

– Но… – протянул Букварь. И замолчал.

Виталий повернулся лицом к голубой стене, и Букварь должен был понять, что разговор окончен. Он лег на спину и снова стал изучать на потолке паутиночьи нити трещин.