Истощение времени - [65]

– Ну и погода, – сказала Зойка. – Льет и льет.

Она говорила спокойно, словно пришла сюда из охотничьего домика. И ребята слушали ее спокойно, хотя прекрасно понимали, что Зойка добралась к ним из Кошурникова, протопала по грязи все двадцать километров, шла, наверное, весь день.

– А у вас сухо, – заметила Зойка.

Она стала стаскивать сапоги, мокрыми ногами в капроновых чулках встала на чистую доску, лежавшую у входа, и, перегнувшись, вылила в дождь воду из набухших сапог.

– Кеш, дай мне сверток. Тот, что справа.

Зойка взяла из галантных Кешкиных рук сверток, скомкала размокшую газету, швырнула ее в дверь, и в руках ее оказались красные туфли на длинных и тонких каблуках. Зойка надела туфли, скинула плащ и в желтой шерстяной кофте, узкой, обтягивающей ее бедра юбке не спеша прошла к столу, небрежная и красивая, такая же, как и на танцах в Куракине.

– Во дает! – с восхищением простонал Кешка. – Двадцать километров в такой юбке!

Букварь заставлял себя глядеть в брезентовую стену, Зойка уселась к нему спиной. Букварь вспоминал снова о танцах, о стружке в арматурном цехе, о пощечине, и ему стало стыдно. Он не знал, как он будет говорить с Зойкой и что он сможет сказать ей. Он старался выглядеть безразличным и спокойным, но это было трудно.

– А у нас сегодня дождь, – сказал Кешка. – А у вас?

– А у нас наводнение. Но сегодня уже поспокойнее. Эдик Зайцев перевозил меня через Джебь. Только по колени промокла. А главное – спасли мост. Всю ночь стояли возле него.

Все же ребят интересовало, почему вдруг в такую погоду Зойка решила пробраться к ним.

– Одни знакомые летчики, с Артемовского аэродрома, – сказала Зойка, – уверяют, что дня через два мы будем обеспечены солнцем. И уж до конца лета.

– Зой, – подошла Ольга, – ты переночуешь у меня в охотничьей избушке. Там здорово.

– Нет, я ненадолго, – засуетилась вдруг Зойка. – Я пойду.

– Даже и не спорь!

Кешка подошел к Зойке сзади, положил руки на ее желтые плечи, наклонился и пропел с чувством:

– Зойка, Зойка…

– Что с тобой? – поинтересовалась Зойка.

– Ничего. Просто я очень рад тебя видеть. – Кешка помолчал и вдруг спросил: – А чего ты в такую слякоть к нам надумала?

– Из-за гитары. Соскучилась я по твоей гитаре.

Кешка подскочил к своей кровати, схватил гитару, подкинул ее, поймал и направился к Зойке.

– Нет, – сказала Зойка, – я не из-за гитары. Я из-за него.

Сказала она это хрипло и грубовато, только головой повела в сторону Букваря, даже не обернулась, словно там, за ее спиной, на месте Букваря лежало что-то неживое и ерундовое.

– Вот ведь как, – в тон ей, грубовато сказал Букварь. – Из-за меня.

– Значит, из-за Букваря, – протянул Кешка, произнес без всякого ехидства, даже доброжелательно.

– Ага, – сказала Зойка, – из-за него. Узнала от Эдика и даже поволновалась. Потом вспомнила: у меня же есть банка меда, она же пригодится против ангины. И еще вот лимоны достала. Их надо есть с сахаром.

Она вытащила из размокшей газеты банку расплавленного густого янтаря и два чистеньких пузатых лимона, точеными красными каблуками отпечатала на земляном полу короткие шаги и уселась рядом с Букварем, у ног его, на колючее одеяло. Глаза у нее были ласковые и нежные, и Букварь не смог говорить небрежным, грубоватым тоном, каким он хотел говорить.

– Вот смотри, Зойка. Это эдельвейс. Держи.

Он протянул ей маленькую звезду с белыми, чуть голубоватыми лучами на длинном, тонком стебле, покрытом мягким и светлым ворсом.

27

Артемовские летчики не обманули. Солнце появилось через два дня. Оно было жаркое, парило, и трудно было поверить во вчерашнюю тоскливую и холодную слякоть с мокрым апрельским снегом.

Через три дня бригада Николая Бондаренко на машине шофера Петухова перебралась в Кошурниково. Прораб Мотовилов предупредил: из-за непогоды осталось Кошурниково на голодном пайке. С абаканской базы не смогли завезти детали сборно-щитовых домов. На плотницкую работу рассчитывать пока было нельзя. «Останетесь ударной группой в резерве главного командования, – сказал Мотовилов. – То есть при мне».

Спорить не стали. Понимали, что на стройке с саянскими условиями второстепенные работы тоже главные. Лишь бы трудиться по-настоящему, в полную силу.

Букварь потряхивался в кузове, выздоровевший, но еще слабый и бледный, сидел, вцепившись в доски борта, глядел жадно на тайгу, на отмытые камни, на небо, не мог насытиться смелостью красок, от которых он уже отвык.

Машина везла бригаду на гору Бурлук, за Кордон, за пятьдесят километров, к спокойной и нешумливой излучине Кизира. Нужно было чинить булыжную дорогу, сбегавшую к Кизиру с горы, попорченную взрывами и дождями.

Трасса ожила. Снова висели в скалах над Кизиром взрывники, снова грызли саянскую землю разномастные экскаваторы. На всех пятидесяти километрах была разбросана техника, и весь путь Букварь слушал звуки стройки, деловые, металлические.

На Бурлуке было тихо. В горе копались тоннельщики. А на горе дремали шоферы и их машины. Длинная цепочка спящих машин грелась на солнце. Дорога была перекрыта. На самом гребне горы, у здания столовой, три курагинских милиционера успокаивали матерившихся шоферов.