История Золушки или Каникулы в волшебной стране - [62]

- Не свалиться бы во время танца…

- Не свалишься! – успокоил ее Яков.

- Садись, - кивнул он на полу-кресло, поставленное перед трюмо, - будем выбирать драгоценности.

"Выбирать", - смиряясь с неизбежным, констатировала Кира, но все-таки оставила свой скепсис и свою растерянность без комментариев вслух.

Села в кресло и приготовилась выбирать. Вернее, позволила это сделать самому Якову. Он явно лучше разбирается в предмете, и, кроме того, это ведь его фамильные драгоценности, ему и решать. Ну, он и решил, да так, что Кире мало не показалось. Все-таки Курбские древний род. "Старые деньги", "другой уровень богатства", как пишут газетчики о старой, но не утратившей своих позиций аристократии.

"Но я-то нет!"

Однако отражение утверждало обратное, и Кире от этого становилось неловко. С одной стороны, ей было стыдно за "притворство" – притворяться кем-то, кем ты на самом деле не являешься, сродни воровству, - с другой же стороны, Кире было неловко за то, что "этот театр" ей нравился. Где-то так…

Однако, если это все-таки сказка, то все должно быть именно так и никак иначе. Золушка – пусть и на одну только ночь – становится принцессой, и Кира видела сейчас в зеркале именно принцессу: высокую стройную женщину, рыжеватую брюнетку с синими глазами, одетую так, как одеваются только очень богатые женщины, обладающие к тому же хорошим вкусом. Минимум грима – немного на веках и ресницах и чуть больше на губах, - белая кожа, элегантно уложенные волосы, со вкусом подобранные драгоценности, не затмевающие Кирину внешность, а лишь подчеркивающие ее, и, наконец, горжетка из огненной лисы, заставлявшая глаза казаться темнее и зажигающая в волосах огонь осени.

- Красавица!

- Ты это уже говорил!

- Ну и что?

- Да, ничего, наверное, - пожала она плечами, оборачиваясь к Якову. – На самом деле, приятно. Можешь повторить…

Сегодня, по случаю посещения Зимнего дома, Яков был одет в свой адмиральский мундир. Черная, как ночь шерстяная ткань, золотое шитье, орденские колодки в три ряда и "Полярная звезда" под узлом галстука. Он не стал от этого лучше, но и хуже не стал. Оставался прежним. Таким, каким понравился Кире еще во время их первой встречи…

***

Кто побывал в "собачьей свалке" – никогда этого не забудет. Такое не забывается, если что. И Кира, разумеется, не исключение. Она помнила все свои четыре, но впечатлениями этими с посторонними людьми предпочитала не делиться. Разве что, спьяну, но и то скорее, как исключение, чем как правило. И вот среди этих ее "не произносимых вслух" личных тайн имелось одно воспоминание, о котором Кира не рассказывала вообще никому и никогда, ни на трезвую голову, ни в полном "помрачении", хотя случай был отнюдь не омерзительный. Пожалуй, даже наоборот, но осадок по себе оставил такой, что, припомнив его ненароком, Кира всегда ощущала озноб.

Дрались с янки. И дрались не просто жестко – жестоко. "Обид" с обеих сторон накопилось немерено, это да. А вот день был почти нелетный – пасмурно, облачно, ни то ни се, - но надо же, вылетели с баз и не разминулись, как бывает сплошь и рядом, встретившись над морем, над стылой водой. Сблизились – все еще оставаясь "в разуме", то есть в рамках уставов и наставлений, которые у тех и других отличались лишь в деталях, – сошлись по правилам, - высота, дистанция, эшелон, - и вдруг сорвались с цепи, аки бешеные псы …

"Понеслось!" – подумала тогда Кира, выполняя боевой разворот, и разом забыла обо всем. Она перестала быть человеком, женщиной, пилотом, превратившись в суку, грызущуюся с чужой стаей не на жизнь, а на смерть. В душе – ад, в глазах кровавый туман, сквозь который "вплывают" в прицельную сетку размытые тени врагов, рев мотора, рвущийся, казалось, вместе с криком из ее собственной глотки, грохот пулеметов и глухое уханье пушки, и барабанная дробь артериального пульса в ушах… Ее несло потоком. Швыряло, как щепку. Крутило, словно не Кира вела бой, а сам бой играл с ней как с игрушкой, и как надоевшую игрушку вышвырнул, в конце концов, из собачьей свалки вон. И она вылетела вдруг в голубой, пробитый солнечными лучами простор, и обомлела от ужаса и восхищения, теряя голову и чувство направления, и начиная падать вверх, в пронизанную золотыми лучами бездонную синь… И в этот момент Кира увидела глаза Бога. Во всяком случае, так она запомнила тот случай. Тишина – у ее истребителя внезапно заглох мотор, - медленное, но неумолимое падение в сияющее надоблачное ничто, и золотые глаза, заглядывающие в самую глубину души…

Киру привел в чувство озноб, пробивший ее, несмотря на то, что до этого мгновения она, фигурально выражаясь, купалась в собственном горячем поту. Непривычное чувство отрезвило и выдернуло из оцепенения. Кира пришла в себя и успела-таки перезапустить двигатель прежде, чем неумолимая сила гравитации разбила ее о холодную сталь арктических вод…

…Вспомнилось неспроста, хотя и не почувствовать разницу было бы сложно. Просто музыка – кажется, это был Большой вальс Оффенбаха – закончилась, и настала тишина "послевкусия", образованная слитным гулом вполголоса произнесенных слов, шелестом шелковых платьев и осторожным перестуком высоких каблуков. Кавалер – какой-то гренадерского сложения штатский с орденской лентой через плечо, - сделал шаг назад и учтиво поклонился, Кира поощрительно улыбнулась ему в ответ, чуть прищурив глаза из-за алмазного сияния хрустальных люстр, и отвернулась в поисках Якова, но встретилась взглядом с кем-то, кого узнала тем мгновенным узнаванием, что сродни чутью хищника или интуиции охотника, и ее разом пробил озноб. О том, что мужчина, остановившийся едва ли не за ее спиной, знаком ей по одним лишь портретам, Кира вспомнила мгновением позже. Ну, а для того, чтобы назвать его по имени потребовалась еще пара долгих секунд.