История жизни, история души. Том 2 - [57]

(есть и такая). Эти я читала с большим удовольствием, особенно тарусскую, где очень мило писали о «страничных» очерках. В одном автор спрашивает свинарку, почему... свиньи не на привязи, а та отвечает, что их погулять пустили.. .⁴

Простите за всю эту ахинею. Я уже третью неделю никак не выберусь из гриппа и глупею на глазах. Героически перевожу своего Скар-рона, но на одном героизме далеко не уедешь. На гриппе тоже.

Вышел Рабле в переводе Любимова⁵ с иллюстрациями Доре — громадный томина. Очень хорошо! Рада и за Любимова, и за Рабле, и за читателей.

5-го я была в Союзе у Воронкова⁶ по поводу комиссии⁷, каковую просила «укрепить» Эренбургом, или Твардовским, или обоими — и ещё А.А. Саакянц, к<отор>ая будет работать и хорошо знает мами-

но творчество. А.А. мне обещали с удовольствием и готовностью, а с Эр<енбургом> и Тв<ардовским> обещали «поговорить», и все были такие сплошные улыбки, что у меня от их мельканья заболела голова. Тоскливо и чопорно в этом красивом особняке. Я его помню ещё «Дворцом искусств»⁸. Другое дело было. <...>

Да, с «Крысоловом» трудно, но город Гаммельн⁹ надо бы! «Лестница», хоть и трудная, но, по-моему, «проходимая». А вот «Сибирь», увы, отрывок из «Поэмы о царской семье», его нельзя. В марте получите всё что захочется из архива. Ещё раз простите весь этот сумбур. Всего вам доброго обоим — и счастливого года!

ВашаАЭ

' Статья Е. Осетрова «Поэзия и проза “Тарусских страниц”» (Литературная газета. 1962. 9 января).

²Евлогий (в миру Василий Георгиевский, 1868-1946) - митрополит, глава Русской православной церкви в Западной Европе.

³Тарусская газета «Октябрь» опубликовала 14 января 1962 г. статью М. Климова «Неудавшиеся очерки о героях наших дней (К выходу в свет сборника “Та-русские страницы")».

⁴ Ситуация очерка Ф. Пудалова «Спортивная закалка» несколько заострена.

⁵ Роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в переводе Николая Михайловича Любимова (1912-1992) вышел в свет в 1961 г.

⁶ К.В. Воронков - оргсекретарь СП СССР.

⁷ Комиссии по литературному наследию М. Цветаевой.

⁸ Речь идет о доме № 52 по Поварской ул., где с 1934 г. находилось Правление СП СССР. В свои «Страницы воспоминаний» А.С. включила детскую запись («1 мая 1919 г.») - рассказ о посещении «Дворца Искусств» (см. также в «Воспоминаниях о Казакевиче» в наст. изд. (Т. Ill) и письмо Э.Г. Казакевичу от 17.1.1962 г.).

⁹ «Город Гаммельн» - глава поэмы М. Цветаевой «Крысолов» (1925).

Э.Г. Казакевичу

17 января 1962

Милый Эммануил Генрихович, спасибо за весточку! 5-го я была в Союзе по поводу комиссии — она всё в том же виде, т. е. на бумажке — Паустовский, Орлов, ещё какой-то критик (забыла, Воронков возвёл очи горе и сказал, что критик уж так любит Цветаеву - и фамилия у меня тут же вылетела из головы, Макаров¹, кажется), я попросила «себе» Твардовского и Эренбурга и Аню Саакянц (ред. маминой гослитовской книжечки, хорошая девочка, хорошо, по-настоящему знает мамино творчество и работать будет); Аню мне тут же очень охотно пообещали, а тех, недосягаемых товарищей, просить будут. Вышла из Союза, огляделась, загрустила. Вот в этом флигеле жил Луначарский со своей Розанелью² и с двумя сыновьями, а в том - художник Милиотти³, сын мариниста, с женой, дочкой и керосинкой. Он реставрировал иконы почему-то. В подвале главного здания была громаднющая тёмная кухня с котлами какими-то и своды, как у Гюстава Доре. В полуподвальной комнате жила слепая старушка, бывшая крепостная бывших владельцев особняка. Комнатёнка была заставлена и завалена всякими интереснейшими вещами, а на стене висела картина - сказочный король пил из кубка и глядел на старушку такими же светлыми, как у неё, глазами... В другой комнатёнке жила тётя Катя - она всё мастерила туфли на верёвочной подошве и очень хорошо пела слёзные мещанские песни. Над головой крепостной старушки топотала молодая советская литература, молодые советские искусства сосуществовали со старыми дореволюционными — всегда было шумно и многолюдно во «Дворце Искусств», и юбилеи, и диспуты, и поэтические вечера -чего-чего и кого-кого только не было в поразительных атласных гостиных, под сенью мраморных Психей! На весь этот милый, пёстрый, голодный Вавилон была одна распроединственная машинка, где-то там, далеко-глубоко и робко-робко она стукала, исподтишка порождая огромный, железобетонный, неукоснительный и неистребимый бюрократизм — и вот он, батюшка, во всей красе. Голые, чистые коридоры, как на Лубянке, двери, двери, двери, как в Новинской тюрьме, а за дверями — машинки, машинки, машинки, а во дворе - машины, машины, машины — тю... твою мать!

Это очень здорово, если можно будет раздобыть мамину «прозу». Это что, Вы мне почитать дадите или совсем подарите? Вопрос первостепенной важности! <...>

Сижу как проклятая с утра и до ночи и перевожу сломя голову (свою и авторову). Хочу в марте выбраться в Москву, повозиться с маминым архивом, пожить интеллигентно — с ванной, паровым отоплением и пирожными. При социализме, одним словом. До которого Таруса не скоро дойдёт. Вас бы сюда с Вашей электрической бритвой! Бороду бы свечкой подправляли, ибо свет гаснет так часто, верней, зажигается так редко, что в антрактах успеваешь основательно соснуть. Но в общем хорошо, потому что