История жизни, история души. Том 2 - [154]

Тем не менее однако - хорошо, что Вы с ней (поэмой) встретились ещё в относительном покое «дачи» — ещё не в суете сует города — хотя город Ваш строг и строен и, вероятно, в какой-то степени организует на свой лад жизнь обитающих в нём. Конечно, в поэму, как и во всё цветаевское, что после России, надо вчитываться, просто прочесть нельзя; вчитываться и даже вживаться. Что особенно затрудняет и даже искажает читательское понимание цветаевского творчества — это его абсолютная автобиографичность — или биографичность, если речь не о себе (нет, по сути, всегда автобиографичность!) — в то время, как биография М<арины> Ц<ветаевой> — абсолютная, и надолго, — terra incognita для читателя. (Это я, конечно, не о Вас, Вы-то многое знаете и чуете\) Данная поэма и биографична (по фактам),

и автобиографична по светлому, романтическому восприятию авторскому этих фактов. Также и биографична и автобиографична мнимая незавершённость поэмы: на Перекопе происходит настоящий и окончательный разрыв (внутренний) героя поэмы с делом, к<оторо>-му он служил (служит ещё — по долгу службы!) — нарастание этого разрыва, нарастание чувства правоты «врага» великолепно дано в поэме, хотя и в четверть голоса, почти неслышно, как оно и бывает в душе, когда - назревает! Герой выходит из образа Георгия-Победо-носца, из «Лебединого стана», разромантизируется (хоть последующее его служение тоже может быть названо романтическим, но - не должно! Тут - шаг из романтики в героику...) — а поэма посвящена именно Георгию в образе человеческом, вернее - земном. «Сочинять» Георгия дальше - МЦ не могла, писать то, для чего сама внутренне не созрела, - не хотела. Поэма эта - прощание автора с «Лебединым станом», последняя утрата последних «лебединых» иллюзий¹²⁹¹³⁰. Именно в этот период С<ергей> Э<фрон> стал тем, кем он и погиб. - Что же можно по-настоящему понять в «Перекопе», не зная всего этого и многого-многого другого? Да ничего вглубь, только по поверхности, и лишь по поверхности поэма выглядит незавершённой. На самом деле это - точка, поставленная не только автором - самой судьбой. Дальше — всё иное, фактически — всё наоборот.

Относительно комиссии я, кажется, писала Вам? Неужели только «в уме»? Мало же его у меня остаётся в таком случае! Предполагаемых новых членов^{131 я не знаю совсем, поэтому собственного мнения не имею на их счет. По-прежнему кажется неправомерным отсутствие какого-нб. дельного, деятельного и достаточно авторитетного писательского или поэтического имени. <... > Вряд ли эта упряжка что-нб. сдвинет с места... Немускулиста. На сём пока закругляюсь — доброй вам обоим осени и не только её!}

Ваша АЭ

В.Н. Орлову

16 января 1972

Да, милый друг Владимир Николаевич, перед такой бедой¹ все на свете слова — сочувствия и утешения — бессильны ещё более, чем медицина; тут просто цепенеешь внутренне, вот и я оцепенела, представив себе этот ужас.

По-разному любишь в разные годы своей жизни; любишь, потому что любят тебя; любишь, потому, что любишь ты; варианты бесконечны, пока — с возрастом души и с опытом потерь не доходишь до наивысшей точки любви: когда тебе, для себя, ничего не нужно, кроме одного: чтобы тот, кого ты любишь, - жил, дышал, был; пусть где-то, а не рядом, пусть с кем-то, а не с тобой; только бы билось это сердце на земле; больше ничего, ничего не надо. И тут приходит смерть и останавливает это сердце и обрывает это дыхание, а ты остаёшься бессмысленным соляным столпом, наполненным остолбеневшей болью.

Что скажешь, что скажешь! Для меня смерть — какое-то средневековье. Пришла чума и унесла ребёнка. Средневековье минус Бог; тогда хоть божий промысел объяснял необъяснимое и утешал в неутешном.

Бедная, бедная Катя; бедная бабушка; бедные родители; беда, беда, беда...

Представляю себе, каково Елене Владимировне - какой трухой кажется ей жизнь, какой жвачкой - роли, какой суетой — окружающий мир. Хорошо, что Вы рядом — человек-сердце, человек-плечо. Вы поможете там, где нельзя помочь, в том, чему нельзя помочь. Потому что такое горе можно оттаять и растопить только любовью и в любви.

Что сказать о себе? Я ещё не поправилась, только боли стали глуше; начали исследовать; исследования и врачи (литфондовские) баснословно напоминают воспетых Мольером — минус парики и плюс антибиотики, тот же «орвьетан» от всех болезней². От всего этого исчахла окончательно и обессилела; ничего не могу делать; заставить себя делать; спала бы и спала... Не на что опереться внутри себя: слабость - не опора. Ну, авось всё это пройдёт; а нет — значит нет. До сих пор не знаю, что Вам сказали настоящие врачи по поводу Ваших спазмов и действительно ли это — спазмы сосудов гол<овного> мозга?? Ну, приедете, авось повидаемся и обо всём поговорим. Только не приезжайте, пока не установится в Москве сносная погода. Пока стоят жуткие холода — не по нашим с Вами сосудам скудельным. А Вам сейчас болеть нельзя.

От всего сердца обнимаю вас обоих.

ВашаАЭ

' Речь идет о смерти внучки Е В. Юнгер.

² В пьесе Мольера «Любовь - целительница» - шарлатанское снадобье, «излечивающее все болезни».

В. Н. Орлову