История жизни, история души. Том 2 - [14]

Шрифт
Интервал

конца. Впрочем, что тебе говорить! Ты всё знаешь - отныне и до века, а действуешь только по-своему. Не мне учить тебя писать и чувствовать. Для меня Асеев — не поэт, не человек, не враг, не предатель — он убийца, а это убийство — похуже Дантесова.

Милый мой, я устала ужасно от суеты, неустроенности, мелких и многих обязанностей, за которыми, видя главное, — не успеваешь до него добраться. Главное - трудно без своего угла, стола. И мамины рукописи в сундучке, на котором спим и сидим, — разве это место для них? Моссовет отказал мне в комнате, мотивируя это тем, что у меня её и не было - совсем как по писанию!>1 Кстати, мой прадед был генерал-губернатором, и резиденция его была как раз в теперешнем здании Моссовета! М. б. попробовать у них оттягать этот домишко, на этом основании? Комнаты своей у меня в жизни не было, видимо, и не будет — но зато 2—3 особнячка моих предков ещё целы в Москве, не считая дедова музея, за вход в который я должна каждый раз пла-

тить три рубля. Честное слово, дед бы призадумался, если бы да кабы! Впрочем, призадумываться приходится главным образом мне.

Что ты делаешь сейчас? Как у тебя всё? Как устроилось с сыном — поступил ли он куда-нибудь? Как Зинаида Николаевна? Как маленькая Маринка, внучка? Как все и вся? Доктор Живаго на днях приедет с дачи, и я его ещё раз перечту, и если ты будешь очень настаивать, то отдадим тебе его, но было бы очень хорошо, если бы ты его совсем нам подарил, как ты обещал когда-то. Тогда он ещё не был дописан, и ты был щедр на посулы.

Целую тебя, дорогой мой. Я, как всегда, всё написала через пень-колоду и ночью, так что не сердись.

Твоя Аля

Если как-нб. будешь в городе и свободен на полчаса, позвони мне, и я приеду - у нас тут столпотворение. Телефон наш новый -К-5-59-94.

А.С., вероятно, имеет в виду слова «...кто не имеет, у того отнимется » (Мф. 13, 12).

В.Ф. Пановой

22 октября 1956

Дорогая Вера Фёдоровна! Разве это недоразумения? да ещё и «многочисленные»! Единственное, малюсенькое, это то, что я решила, что Вы доверили своё письмо ко мне какому-то равнодушному товарищу, который и носит, и носит его в кармане, вместо того чтобы опустить его в ящик - но всё очень скоро выяснилось! А вот то, что не удалось встретиться с Давидом Яковлевичем>1, — очень и очень жаль. Будем надеяться, что у нас всех всё ещё впереди, в том числе и встречи.

Кстати, о письме и ящике.

Когда я была молода и действительно всё было впереди (в том числе и все репрессии и катастрофы!), ехала я как-то в поезде в Одессу>2, и всё писала письма мужу>3, и на каждой станции отправляла их. А тут — полустанок и до привокзальной почты — полкилометра рысью. Не рискую, только озираюсь из окна с конвертом в руках. Вижу — мальчик стоит, так лет семи, хороший ребёнок вполне дореформенного вида — белобрысенький, в ситцевой рубашонке навыпуск и в бё-мовских>4 порточках, босой. Я говорю: «мальчик, а мальчик!» Он подходит, от смущенья не торопясь и потупившись. Сую ему письмо, а плюс к письму ещё рупь за беспокойство, и говорю: «будь добренький, брось его в ящик!» Он берёт конверт, поезд трогается, мальчик вдруг оживает и кричит вслед вагону: «тётенька, а тётенька, а в какой яшик?» Мой ответ теряется, как и я сама, в грохоте и в скорости.

Письмо так и не дошло. Честный ребенок явно бросил его в мусорный яшик, вполне оправдав мои расходы «за беспокойство».

С тех пор мальчик вырос. Вот я и думала - не ему ли, выросшему, Вы доверили то своё письмо?

Когда я жила в Туруханске и работала в качестве клубного художника, среди прочего приходилось делать фотомонтажи. Фотографий и иллюстрированных журналов было так мало, что картинки приходилось переклеивать с одного монтажа на другой. И так немало лет кочевали Вы у меня с монтажа «Лауреаты Сталинских премий»>5 на монтаж о дне 8 марта, а оттуда — на «день Конституции» (все права предоставлены трудящимся, в том числе и право книжки писать) и на «день окончания войны» («Спутники») и т. д., и т. д. Особенно запомнилась мне выставка, организованная районной библиотекой на тему «наши любимые советские авторы». Вы, взятая у меня напрокат библиотекаршей, оказались в компании лежащего под дубом Льва Толстого, Короленко и почему-то Ким Ир Сена, не считая других звёзд меньшей величины. Библиотека была не ахти, но тем не менее, благодаря полнейшей политической невинности её работников, это была, пожалуй, единственная в те годы открытая публичная библиотека в нашей стране, где можно было читать Киршона>6, Мальро, Жида>7 и других.

А портрет Ваш был огоньковский, в полосатом ярком платьице, и я его помню, пожалуй, ещё лучше, чем Вы сами.

Забавно всё это и далеко - восемь тысяч километров отсюда, При-полярье, 60 километров от Полярного круга. Кстати, одна из библиотекарш была внучатой племянницей ссыльного Джугашвили.

Напишите мне, когда у Вас там прояснится с альманахом. Не прояснится — тоже напишите!

Всего Вам самого хорошего!

Ваша А.Эфрон

' Давид Яковлевич Рывкин (псевд. Дар) (1910-1980) - писатель, муж В.Ф. Пановой,

>2 В 1938 г. А.С. приезжала в санаторий под Одессой (в Аркадию), где лечился ее отец.


Еще от автора Ариадна Сергеевна Эфрон
История жизни, история души. Том 1

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


История жизни, история души. Том 3

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.


Моя мать Марина Цветаева

Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Ариадна, талантливая художница, литератор, оставила удивительные воспоминания о своей матери - родном человеке, великой поэтессе, просто женщине со всеми ее слабостями, пристрастиями, талантом... У них были непростые отношения, трагические судьбы. Пройдя через круги ада эмиграции, нужды, ссылок, лагерей, Ариадна Эфрон успела выполнить свой долг - записать то, что помнит о матери, "высказать умолчанное". Эти свидетельства, незамутненные вымыслом, спустя долгие десятилетия открывают нам подлинную Цветаеву.


Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Марину Цветаеву, вернувшуюся на родину после семнадцати лет эмиграции, в СССР не встретили с распростертыми объятиями. Скорее наоборот. Мешали жить, дышать, не давали печататься. И все-таки она стала одним из самых читаемых и любимых поэтов России. Этот феномен объясняется не только ее талантом. Ариадна Эфрон, дочь поэта, сделала целью своей жизни возвращение творчества матери на родину. Она подарила Марине Цветаевой вторую жизнь — яркую и триумфальную. Ценой каких усилий это стало возможно, читатель узнает из писем Ариадны Сергеевны Эфрон (1912–1975), адресованных Анне Александровне Саакянц (1932–2002), редактору первых цветаевских изданий, а впоследствии ведущему исследователю жизни и творчества поэта. В этой книге повествуется о М. Цветаевой, ее окружении, ее стихах и прозе и, конечно, о времени — событиях литературных и бытовых, отраженных в зарисовках жизни большой страны в непростое, переломное время. Книга содержит ненормативную лексику.


О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.


Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Три женщины

Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».


Записки доктора (1926 – 1929)

Записки рыбинского доктора К. А. Ливанова, в чем-то напоминающие по стилю и содержанию «Окаянные дни» Бунина и «Несвоевременные мысли» Горького, являются уникальным документом эпохи – точным и нелицеприятным описанием течения повседневной жизни провинциального города в центре России в послереволюционные годы. Книга, выходящая в год столетия потрясений 1917 года, звучит как своеобразное предостережение: претворение в жизнь революционных лозунгов оборачивается катастрофическим разрушением судеб огромного количества людей, стремительной деградацией культурных, социальных и семейных ценностей, вырождением традиционных форм жизни, тотальным насилием и всеобщей разрухой.


Кто Вы, «Железный Феликс»?

Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.


Последний Петербург

Автор книги «Последний Петербург. Воспоминания камергера» в предреволюционные годы принял непосредственное участие в проведении реформаторской политики С. Ю. Витте, а затем П. А. Столыпина. Иван Тхоржевский сопровождал Столыпина в его поездке по Сибири. После революции вынужден был эмигрировать. Многие годы печатался в русских газетах Парижа как публицист и как поэт-переводчик. Воспоминания Ивана Тхоржевского остались незавершенными. Они впервые собраны в отдельную книгу. В них чувствуется жгучий интерес к разрешению самых насущных российских проблем. В приложении даются, в частности, избранные переводы четверостиший Омара Хайяма, впервые с исправлениями, внесенными Иваном Тхоржевский в печатный текст парижского издания книги четверостиший. Для самого широкого круга читателей.