История жизни, история души. Том 1 - [121]

А так у меня всё по-прежнему. Зима в этом году, кажется, особенно лютая, всё время около 40°, несколько дней доходило до 50°, и всё время ветры. Мы обе на работе с утра до вечера, придёшь, а дома всё промерзло и снег выступил на стенах. К счастью, печка у нас хорошая, сразу даёт тепло. Ещё больше холода донимает темнота, день настолько короткий, что о нём и сказать нечего. С утра и до ночи керосиновые лампы, только в редкие солнечные дни как бы рассветает ненадолго. Очень устают глаза, да и вообще всё устает от холода и темноты, от их неизбежности и однообразия. Однообразно здесь всё, редки просветы нового или чего-то по-новому увиденного. Поэтому всегда — здесь - особенно радуют праздники, это по-настоящему «красные» дни, в лозунгах и знамёнах, дни, с красной строки вписанные в белым-белые страницы зимы. Я живу так далеко от всего, что перестала ощущать и понимать расстояния, объёмы, размеры. Стоишь на высоком берегу, и только и чувствуешь, что спиной упираешься в полюс, лицом — в Москву, головой - в небо. Всё близко, просто и ведомо, и аравийские восходы над ледяной пустыней, и звёздные дожди, и... и... и... Кстати об «и», я прочла «За правое дело»^{69, всё, кроме окончания. Не могли не понравиться отдельные места, и не могла не разочаровать вся книга в целом. Рассыпчатая она, без стержня, без хребта, без героя — записная книжка, а не книга. Гроссман, конечно, талантлив и бесспорно наблюдателен, но меня всегда раздражает такая форма повествования (вот у Эренбурга, например, да и у многих, начиная, кажется, с Дос-Пасоса2) - будто бы автор сценарий пишет, заранее представляя себе, как всё это будет выглядеть на экране. А некоторые веши как-то (с моей точки зрения) бестактны — как, например, одна подруга прикалывает другой брошку, там, в бомбоубежище, чувствуя, что больше они не встретятся. Накинь одна пожилая женщина другой платок на плечи, вот уже и правдоподобно, а брошечку могла восемнадцатилетняя восемнадцатилетней же приколоть — тем брошка и ценность и память даже при бомбардировке. И кроме того, мне кажется, не характерно для интеллигенции подчёркивать прощальность встречи. Пусть ты знаешь, что навсегда, а другому, близкому, ни за что не покажешь, чтобы он не знал, не почувствовал, чтобы ему легче было. И много-много такого как-то огорчило меня в этой книге-хронике. Вернее всего - придираюсь, смотрю со своей колокольни, я бы, мол, не так сделала, я бы по-другому написала... А отдельные места хороши, хороша разговорная речь, природа.}

Крепко, крепко целую тебя, поправляйся, мой родной.

Представляю себе, как измучила тебя болезнь и неподвижность! Будь здоров!

Твоя Аля

' В письме А.С. от 19.Х.52 г. Б.Л. Пастернак делился с нею впечатлениями о романе В.С. Гроссмана «За правое дело» и просил ее: «Искренне напиши мне, что ты думаешь».

² Джон Дос Пассос (1896-1970) - американский писатель.

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

2 января 1953

Дорогие мои Лиля и Зина! Наконец могу хоть немного поговорить с вами, после многих и многих дней отчаянной работы в условиях отчаянной здешней зимы. Во-первых, огромное спасибо за снег, бахромки и ёлочных зверей (последние пришли как раз 30 декабря в целости и сохранности). Такие очаровательные игрушки, ещё не видела таких. Их я, конечно, оставила себе. К сожалению, снег дошёл не весь, два конверта, в одном из которых, судя по вашему письму, должен был быть счёт, пропали. Очень подозреваю, что пропали они именно здесь, но, увы, доказать ничем не могу. Напишите хотя бы так, без счёта, сколько стоили бахромки и снег, наш директор обещал всё равно оплатить и просит передать вам свою благодарность за внимание к нашему далёкому Дому культуры.

Такой холодной зимы, как эта, мы ещё не переживали здесь. Всё время t° колеблется между 40° и 50°, с достаточно сильными ветрами. Снега пока что, по сравнению с прежними годами, очень мало (по здешним, конечно, понятиям!), что имеет свои преимущества, т. к. ходить можно по хорошо утоптанным дорожкам и тропкам, не проваливаясь то по колено, то по пояс в очередной сугроб. Но холодно почти что нестерпимо, «почти что» потому, что нет такого холода, которого не преодолевал бы русский человек. Так же возят дрова из леса, сено из-за реки, воду из Енисея, так же ходят в школу и на работу. В нашем же клубе как раз в период подготовки к Новому году совсем не было дров, и пока дирекция с величайшим трудом добывала их, мы все работали в помещении, где стояла такая же стужа, как на улице, только разве что без ветра. Больше всего доставалось мне, которой почти всегда приходится работать на полу, т. к. обычно размеры рисунков, плакатов, лозунгов, декораций не

позволяют расположиться на столе. Краски и вода замерзали немедленно, кисти превращались в ледяные, несгибаемые, да и сама я превращалась в сосульку. На всё огромное здание горела одна железная печурка, да и то с большими перерывами. В таких тяжёлых условиях пришлось готовить всё новогоднее, праздничное, сказочное, весёлое оформление. Только в последние дни декабря удалось наладить отопление, и теперь всё слава Богу! Со всеми своими «оформительскими» задачами справилась, правда, с большим трудом и напряжением. Ведь вы представьте себе — после 12—14 часов работы на таком морозе приходишь домой, где тоже всё застыло, колешь дрова, затапливаешь печь, с нетерпением ждёшь тепла, а оно приходит так медленно! И надо ещё и готовить, и стирать, и прибрать, и всё на свете! А тут ещё под конец года у нас оказались по всем статьям израсходованы все средства, очень задержали зарплату — одним словом, всё одно к одному. Ада тоже работала очень много, приходила поздно, бились мы, бились и, наконец, кое-как спровадили этот несчастный холодный декабрь. Теперь верим и надеемся, что 1953 будет для нас всех тёплым, добрым, милостивым!